Проехав окопы Морозовского полка, броневик тронул вдоль фронта. Дождь перестал, и бойцы с интересом следили, как по росистой полыни стремительно катит машина. Провожали ее любовными взглядами: каждый знал — в ней Ворошилов.
Когда машина взобралась на высотку, внизу сверкнул пруд, рядок зеленых верб, а дальше — небольшой, в полсотни хаток хутор. В хуторе большие лужи, ехать тяжелее. Тишина улицы поражала, и шофер уже подумал сказать об этом Ворошилову, когда неожиданно за поворотом заметили баррикаду из телег и бревен.
— Это за ночь наворочали, — зло буркнул командир разведки Киселев, — вчера мои ходили сюда — не обнаружили завалов.
— Останови машину и передай конникам, — обратился Ворошилов к нему, — пускай движутся от нас в полуверсте.
Киселев, высунув из дверцы наполовину крепко сбитую, плечистую фигуру, дал знак кавалеристам. Те отстали.
Осторожно объехали заграждение и дальше продвигались тише, ощупью, до боли в глазах вглядываясь по сторонам. Да и ехать быстрее здесь совсем невозможно: узенькая, сжатая высокими плетнями улочка причудливо петляла то вправо, то влево, и шофер с трудом вел машину. Вдруг броневик, натужно ревя, сначала забуксовал, а потом встал — заглох мотор.
— Сели, — спокойно сказал шофер и нажал на ручку дверцы, но Ворошилов, рывком схватив его за плечи, бросил назад.
— Сиди. Посмотрим.
Командир полка Т. Ф. Лукаш равнодушно процедил хриповатым баском:
— Тут их нет. Днем они, как тараканы, по оврагам прячутся.
Но Ворошилов был неумолим — из машины никому не выходить!
Киселев расплылся в улыбке. Его озорные, дерзкие глаза как бы говорили: «Что же, вы сидите, а мне положено разведывать».
Толкнув привычным жестом пальцев лихо заломленную бескозырку, он смело положил руку на рычажок, открыл дверь. И сразу засвистели пули. Не проронив ни слова, Киселев вывалился головой вперед из броневика, и Лукаш едва успел быстро рвануть дверцу на себя, как услышал второй залп.
Климент Ефремович приказал пулеметчику открывать ответный огонь, но тот доложил:
— Бесполезно. Они в мертвом пространстве.
Засада лежала буквально в пяти метрах от передних колес машины, и залпы гремели один за другим. Пули часто клевали броню, высекая с внутренней стороны мелкий бисер. У Ворошилова по правой щеке стекала тонкая струйка крови, и он предупредил, чтоб все берегли глаза.
— Будем биться до последнего, — и достал свой револьвер, положил рядом две гранаты.
Из-за плетня раздался насмешливый басок:
— Ну, милейшие большевички, попали вы в капкан... Сдавайтесь по-хорошему. Охрана ваша, 18 человек, приказала долго жить — порубили мы. Вылазьте. Это говорит вам сотник Черкесов.
Броневик молчал. За плетнями еще с минуту бубнили голоса, потом изгородь затрещала — осмелевшие лезли к машине. Климент Ефремович, откинув голову в сторону, краем глаза наблюдал за небольшим пространством. Из-за плетней вывалило десятков восемь казаков — прут нагло, лица торжествующие. Приблизившись вплотную к броневику, они яростно стучат по броне, угрожают, требуют:
— Вылазь, вылазь, нечего зря время терять.
— Антихристы, богохульники... все едино зажарим!
Но из машины — ни звука. Вконец осмелевшие белогвардейцы окружили броневик, толкают, лупят кольями, прикладами, камнями.
— Чего с ними возиться, — слышен злой говорок. — Вязанку хвороста и все тут!
— Дурак ты, Хопрячков, — слышен спокойный, деловитый голос сотника, — такое добро и на распыл пущать?
— Это точно, ваше благородие. За такую махину сам Мамонтов в маковку расцелует... И опять же, видать, главари тута.
— Кресты повесит. Это точно.
Галдят десятки голосов, спорят. Лукаш толкает легонько Ворошилова:
— Дела, Климент Ефремович, скверно пахнут...
— Ничего, пускай казачки поспорят, пока наши не подскачат.
— Ну, а если... — тихо шепчет Лукаш, не договаривая рокового слова. Ворошилов скупым жестом останавливает его:
— Не спеши с выводами, успеем.
К несчастью, белоказачий сотник говорил правду: красных конников из охраны начисто вырубили, и в эти минуты они уже стыли на холодной земле. Спастись удалось одному — неуловимому, не дающемуся даже самому черту в зубы Ивану Моторкину-старшему. Разведчики бились до последних сил, но Иван, видя, что товарищи гибнут, решил во что бы то ни стало прорваться. Раненный шашкой в плечо, он все же сумел скользнуть коню под брюхо, рвануться на шашки казаков и грудью коня разметать их.
Истекая кровью, Моторкин прискакал к своим и передал страшную весть Рудневу. Тот немедленно послал крупный отряд на выручку.
А у броневика все шла возня. После споров казаки подогнали две пары быков, зацепили веревками за переднюю ось, и машина потихоньку поползла вперед. Шофер, прильнув к щели, старался рулить.
— Выползем на сушу — включай мотор, — сказал тихо Ворошилов.
И как только взревел мотор, заработал пулемет. Ошалевшие быки рванули, топча казаков. Те бросились прочь, валясь в канавы, а машина, выбравшись на окраину, развернулась и помчалась обратно. Вдогонку ей неслись торопливые выстрелы.
Когда достигли северной окраины хутора, шофер невольно сбавил скорость: вокруг дороги, в густо смешанной копытами грязи лежали в беспорядке семнадцать трупов. Вокруг — следы жестокой неравной схватки.
В версте от хутора встретили несшийся на галопе эскадрон. Заметив броневик, командир прибавил ходу и направился к машине. Спешились и бойцы, но Ворошилов тут же подал команду:
— Марш на хутор, проучить сволочей!
Развернулся и броневик, чтобы поддержать огнем конников.
Казаки к тому времени разбрелись по куреням и затеяли гулянку. Застигнутые врасплох, они метались по улицам до тех пор, пока их не вырубили начисто. Погиб и рачительный сотник, мечтавший получить крест за захват броневика.
25 июня 1918 года в три часа ночи вражеская артиллерия открыла огонь. Как мы ни ждали большого наступления белоказаков, как ни готовились к нему, все же этот шквал огня, обрушившийся на окопы в глухую ночь, потряс каждого из нас своей неожиданностью и силой. Земля содрогалась от адского грохота, огромные комья чернозема взлетали ввысь и падали на головы.
Плотная, едкая пороховая гарь окутала всю линию фронта. Грохот, темнота, крики мешали что-либо разобрать. Только изредка, в сплошном потоке разрывов, раздавался гигантской силы взрыв, заглушающий все остальные — это били пушки Канэ, подвезенные на платформах к фронту из Севастополя. По просьбе атамана Краснова немецкие интервенты сняли их с непригодных кораблей и передали в распоряжение белоказачьих войск.
В этот момент сюда прибыли Ворошилов, Щаденко, Руднев, Н. Харченко и, разделившись, пошли по окопам. Эта весть мигом облетела бойцов, и как-то легче стало переносить и огонь вражеской артиллерии, и страх неизвестности. «Раз наш Клим с нами — значит, все в порядке», — говорили друг другу красноармейцы.
— Гляди в оба! Скоро полезут в атаку, — предупредил Ворошилов командира полка Шапошникова.
Тот понимающе кивнул и скрылся в темноте. А вокруг все кипело, грохотало, и казалось, не будет конца чудовищному грому на земле.
Потом все стихло. Перестали рваться снаряды, дрожать земля. Только пылали подожженные
