артиллерией прошлогодние скирды соломы в полуверсте от окопов, бросая вокруг кроваво-багровые отсветы. И в этих отсветах люди заметили: вся степь, насколько ее видел глаз, была покрыта густыми цепями белоказаков. Пехота шла вперемежку с конницей широким шагом, срываясь на бег. Впереди торжественно маршировали знаменосцы: алое бархатное полотнище, расшитое золотом и бисером, тяжело развевалось над их головами.
Ворошилов, ожидая мощной атаки неприятеля, не ошибся. Кроме приказа Краснова и Денисова о немедленном наступлении (им стало известно, что мост восстановлен), Мамонтова подстегнуло и другое обстоятельство. Прошлой ночью со станции Чир к нему в штаб тайком перебрался через линию фронта священник и сообщил весьма важные сведения: красные, оказывается, сняли свои войска с линии обороны, готовят их к переправе и почти оголили ранее неприступные подступы к эшелонам и мосту. Лазутчик убедил Мамонтова в том, что у нас снарядов нет, патроны также на исходе.
— Целесообразнее нанести главный удар на участке Морозовского полка, — внушал собеседник. — Эта часть сформирована из малолеток, а командиры сочувствуют вам.
Белогвардеец пригласил доносчика на квартиру и долго с ним говорил, проверяя показания. Ни изощренный нюх, ни опытность не помогли ему заподозрить нежданного гостя во лжи. Священник, казалось, люто ненавидел большевиков и всей душой хотел помочь контрреволюции.
Не знал, не ведал старый, хитрый Мамонтов одного: доносчик, прибежавший к нему ночью, вовсе не святой отец, а наш человек. Он добровольно вызвался помочь советским войскам, и командование отправило его в белогвардейский штаб для дезинформации. Этот простой, скромный крестьянин, чутьем понявший, на чьей стороне правда, справился со своей сложной ролью с исключительным мастерством.
...И вот густые белоказачьи цепи пошли в атаку. Лежавший рядом со мной пулеметчик Прокофий Кравцов заметил:
— Первыми шагают гундоровцы.
— Верно ли?
— Я их, сволочей, сонный, с закрытыми глазами узнаю. Не раз встречался в бою.
Сзади нас, обдав струей воздуха, ударила батарея Яблочкина. Дружно зачастили винтовочные залпы. Пулеметчики пока огня не открывали. Но вот неприятель кинулся вперед с винтовками наперевес. Даю команду «Огонь!»
Захлебываясь, спеша, пулеметчики доканчивают первые ленты. Ударил в ноздри знакомый, едковато-приторный запах пороха, разогретого масла. Слышу радостные возгласы бойцов: «Удирают! Бегут!»
Первая атака отбита. Однако вражеская артиллерия засекает пулеметы, и снаряды ложатся все ближе и ближе.
— Выручай, браток, — кричу Яблочкину.
Вокруг рвутся снаряды, с шумом свистят осколки, летит клочьями земля, а Яблочкин удивительно спокоен. Кто не знал его, мог подумать: позирует. Мне же довелось участвовать с этим большевиком в десятках боев, и он при любых обстоятельствах одинаков: нетороплив, хладнокровен. Вот и сейчас командир батареи спокойно поднес к глазам бинокль, потом оторвал его, стал определять координаты целей по вспышкам вражеских орудий и, рассчитав, пошел к пушкам. Снаряды со свистом уносятся в темень ночи. Где-то там, за буграми, глухо кашлянул звук разрыва. Мы все ждали ответа. Его не последовало — обе вражеские пушки артиллеристы Яблочкина накрыли точными попаданиями.
Бойцы с восхищением посмотрели на Кондрата — он все такой же невозмутимый. При свете пожарища худощавое, с глубоко посаженными глазами лицо, вислые русые усы Кондрата отсвечивали бронзой и вся невысокая, ладная фигура казалась высеченной из гранита.
Об этом более чем скромном на вид командире, о его глазомере, умении поражать цель с первого же снаряда, смекалке люди рассказывали легенды. Еще на фронтах первой мировой войны простой крестьянский паренек, с трудом научившийся писать, выделялся своей сметкой. Его назначили наводчиком, нашили на погоны лычки старшего унтер-офицера.
Яблочкина знал Мамонтов и не раз ставил в пример своим незадачливым пушкарям его блестящую стрельбу. Предприимчивый мятежник даже отдал приказ войскам: в случае пленения нашего командира батареи доставить последнего к нему живым.
В разгар боя белоказаки бросили свои отборные силы на батальон Анисима Харченко. Ряды их здесь погуще, и атака отличалась особой настойчивостью. Очевидно, враг стремился прорвать оборону именно на этом узком участке, наиболее близком к мосту, рассчитывая одним ударом опрокинуть батальон и с ходу захватить переправу через Дон. На других направлениях противник предпринимал отвлекающие атаки.
Уяснив это, я приказал нескольким пулеметным расчетам немедленно выдвинуться на участок батальона Харченко. И только отдал это распоряжение, увидел самого командира. Пренебрегая опасностью, Анисим бежал вдоль окопов в полный рост.
— Сейчас поведу бойцов в штыки. Поддержи огнем, — крикнул он, на ходу перезаряжая наган, и стремительно перемахнул через обвалившуюся траншею. Высоко потрясая над головой зажатым в огромном кулаке наганом, Харченко бросился навстречу белоказакам. За ним, колыхнув воздух хриповатым криком «ура!», устремилась лавина бойцов. Пулеметчики кинулись догонять катившуюся под уклон цепь красноармейцев.
Завязалась отчаянно жаркая штыковая схватка. Обе стороны до предела распалились от боя.
В конце концов белоказаки отхлынули. Но только мы вернулись в свои окопы, как из-за ближнего бугра вымахнула вражеская конница. Положение создалось критическое. Красноармейцы смертельно устали, а между тем каждое мгновение с чудовищной быстротой приближает орущий, улюлюкающий вал. Что же делать? Харченко останавливает людей, строит в каре, но поздно. Вот сейчас, сию минуту всесокрушающий вихрь налетит на плотно сжавшуюся кучку людей, перетопчет, перемесит копытами.
Выручил вовремя подоспевший к месту боя импровизированный броневик, сооруженный изобретательным механиком Иёном Лещенко. Старенький, обшарпанный автомобиль «мерседес» вынырнул из лощинки и, развернувшись под носом противника, открыл огонь по атакующей коннице. Эффект оказался поразительным: кавалеристы, приняв весьма странное сооружение за грозный броневик, резко осадили коней и бросились врассыпную.
История этой машины относится ко времени нашего отхода из Каменской. Фанатически влюбленный в технику, Лещенко ни за что не хотел расстаться с автомобилем, вернее, с его останками. Измятый, исковерканный кузов, разбитый мотор — вот все, что сохранилось от прежнего «мерседеса». Но надеяться на лучшее не приходилось, и Лещенко задумал восстановить машину во что бы то ни стало. Привязав ее к арбе, запряженной парой волов, водитель толкал этот жалкий скелет от Каменской до Морозовской, где и собрал его с грехом пополам. Правда, не хватало одного колеса. Находчивый Лещенко и тут вышел из положения — сшил из кожи подобие круга, набил его шерстью, тряпьем и — колесо готово!
На заднем сидении соорудили дощатый помост, на нем закрепили пулемет, положили ящики для лент, а сверху (чтобы не особенно допекало солнце) натянули парусиновый тент.
И вот это неуклюжее на вид сооружение, оставляя за собой густо-сизый след дыма и пыли, покатило за отходившими войсками. Скорость его не ахти какая, защиты от пуль, осколков — никакой, зато уж сектор обстрела превосходный — тело пулемета вращалось по круговой, и это позволяло сеять свинцом на все четыре стороны. А то, что неказист на вид, сбит из дерева и накрыт холстом — неважно. Ведь противнику все равно не видно издалека.
Бойцы, первыми заметившие на дороге эту машину, от души расхохотались и тут же окрестили метким словцом «голодранец». Скептически относились к затее Лещенко и его товарищи. Однако в первом же бою самодельный броневик положил на землю около ста беляков, помог отбить одну из сильнейших атак.
Как ни странно, но при одном появлении на позициях «голодранца» солдаты противника не выдерживали и пускались наутек: то ли сила свинца приводила их в чувство, то ли пугал один вид машины, которой они не видели до сих пор (белоказачья конница вообще боялась броневиков). Так или иначе, а насмешки смолкли, и самодельный броневик молчаливо признали за грозное оружие. Сколько впоследствии славных дел совершил его расчет! Случалось, тот или иной командир батальона, попав в тяжелое
