отношению к Таньке: то ли он ею гордился, то ли осуждал.
Евгений поспешно сказал:
— Послушаем вашу дочку и того, которого исключили, тоже.
Весь этот разговор шел уже по дороге в сельсовет, и Малых заметил, что Кирьяныч меняется на глазах. Вроде бы и выпрямился он и лицом повеселел. «Подумать только, что делает с людьми вредное слово какого-то инструктора! И с хорошими людьми!» Кирьяныч выглядел именно таким человеком: где-то в сути своей хорошим, но уж очень поддающимся всяким Кучерявым.
Так думая, Евгений перешагнул порог сельсовета.
Ему приходилось не раз бывать в таких казенных помещениях. Большей частью это были неряшливые хаты, кое-как подметенные какой-нибудь активисткой, с засохшими чернилами в школьной чернильнице-непроливайке, с незавешенными и давно не мытыми стеклами окон.
Сельсовет Красного Кута представлял совершенно иную картину. И это в первую очередь отметил Евгений. Одновременно заметив, что от Кирьяныча не скрылось это впечатление.
На окошках с чисто промытыми стеклами висели марлевые занавески. Стол, обычный, грубовато срубленный, был покрашен коричневой краской и застелен голубоватой от синьки чистой скатертью, сверху покрытой большим листом картона, на котором вместо непроливайки стояло массивное сооружение, изображающее конника у колодца; крышка колодца прикрывала чернильницу. Пол в горнице был чисто вымыт. На бревенчатых, тоже чистых стенах висел в самодельной рамке портрет Григория Ивановича Петровского, за портрет были заткнуты две веточки березы.
— Хорошо тут у вас, — заметил Евгений. Кирьяныч пробурчал:
— Танька… — так что опять же неясно было: доволен ли он поведением дочери или досадует на нее по каким-то другим причинам, не относящимся к уборке помещения.
Тем временем в хату собирались активисты.
На умном и нервном лице председателя комнезама, пожилого, худущего мужика, явно отражалось удовлетворение.
По внешнему виду секретаря партячейки, молодого парня в военной фуражке с погнутыми кончиками звезды, прочесть ничего нельзя было, но за преувеличенно официальной его манерой, несомненно, крылось выжидание.
Молодайка в красном платочке, по-городскому одетая, держалась, наоборот, свободно и, поздоровавшись, широко улыбнулась и с видимым облегчением проговорила:
— Ага, разбираться, значит, приехали. Дуже цикаво, в самый раз приихалы.
Секретарь ячейки посмотрел на нее с опаской.
И наконец, с крайней осторожностью, чуть не на цыпочках подошла председателева Таня.
При виде ее председатель сделал скучное лицо и отвел глаза, как будто зрелище этой шестнадцатилетней, слегка конопатой, не то чтобы красивой — у нее еще были длинные руки и ноги подростка, — но чем-то приятной девушки, безмерно огорчало и даже скандализировало его.
Безусловно заметившая это, Таня старалась держаться возле стенки. Впрочем, и так на нее никто не обращал внимания, по-видимому в угоду председателю.
Так же, не глядя на нее, он спросил:
— Женька где?
Таня дернула плечом и ответила с интонацией, очень похожей на председателеву:
— А я почем знаю?
Молодайка радостно сообщила, что Женька еще вчера днем пошел на станцию,
— Обойдемся, — бодро сказал Остапчук. — Ну что ж, граждане, давайте к рассмотрению документы. Где секретарь? — грозно проговорил он, окидывая всех взглядом, словно бы искал его среди присутствующих.
— Вон он, шкандыбает, — сказала молодайка.
Все увидели тощенького парня, прихрамывающего в спешке.
Когда он вошел, стало ясно, что секретарь сельсовета Костик, как его ласково называли, не пятая спица в колесе местной власти.
Вынув из кармана ключ, на начищенной металлической цепочке от часов, он ловким движением всадил его в скважину стола, с наслаждением повернул на два оборота и достал из ящика документы.
На столе были разложены: папки, конторская книга, на переплете которой каллиграфическим почерком было выведено: «Список населения на предмет налогообложения»…
— Вот здесь все… И насчет имущества: что у кого имеется… — сказал Костик и сел рядом с председателем.
— Тут все точно? — спросил Остапчук с напускной деловитостью.
— Как в аптеке, — ответил Костик с достоинством.
— Так… Пожалуйста! — Остапчук подвинул документы Евгению.
Тот вслух стал вычитывать опись имущества.
— Ну что ж получается, товарищи? Ни у Кирпатого, ни у Шульги наемной силы не имеется, инвентарь — самый скромный… Почему постановили раскулачить? — спросил Евгений.
Председатель сельсовета пробормотал нехотя, что «по экономике» выходит вроде бы не надо раскулачивать, а «по политике» — надо…
Председатель комнезама, приободрившись, поддержал:
— Было суждение такое, что подкулачников надо — «геть с возу», щоб не мутили воду…
Молодайка молчала, поджав губы. И тут вскочила было Танька, но Костик грозно посмотрел на нее, и она села, а сам он встал и, медленно и солидно отвешивая слова, произнес:
— Признаться, товарищи, надо: ошибку дали. Был бы тут секретарь наш комсомольский, он бы в лучшем виде разобъяснил, так его исключили… Он и уехал.
— Вот он, трясця його матери, — про себя, как бы совершенно позабыв о присутствующих, произнес председатель, глядя в окно.
Тут уже все увидели: к дому подъезжает на велосипеде Женька.
«Почему на велосипеде? Да, он же, конечно, дома побывал, вот и рубашка на нем чистая, белая…» — подумал Евгений и тут же сообразил, что велосипед — для пущей важности.
Чтобы отменить решение о раскулачивании Шульги и Кирпатого, нужно было постановление райисполкома. Евгений поехал в райцентр. Здесь уже все знали о событиях в округе, настроение было подавленное.
Вопрос о Красном Куте решили в опросном порядке, но все же Евгений лишь к вечеру следующего дня вернулся в округ.
Станислав Викентьевич был не то что утомлен — измучен. Но физическое состояние как бы подчеркивало какую-то особую его подтянутость человека, что-то для себя уже решившего и как бы ко всему готового. Евгений подумал, что, наверное, будет созван внеочередной Пленум Центрального Комитета.
Но Косиор только сказал хмуро:
— Ну, всё повидали. И успехи, и «головокружения». Только с такими головокружениями лечиться надо. А не округом заправлять.
Как всегда водилось, отец Григорий не встретил Рашкевича на станции: ни к чему. А лошадей выслал. И теперь, мягко покачиваясь на резиновых шинах удобной пролетки, катящей по проселочной дороге, Рашкевич отдался своим мыслям, чувствуя, как легко и свободно ему и дышится, и думается в этих просторах…
Пять лет назад, когда Максим закончил Институт народного хозяйства и Рашкевич взял его к себе на работу, у Максима и в мыслях не было, что за ним наблюдают внимательные и благожелательные глаза. Что благодаря Рашкевичу учился без забот и нужды пролетарский студент Максим Черевичный, получая
