Весной 1997 года в Москве в Музее народов Востока проходила моя выставка. Среди посетителей появилась женщина, которая, увидев маленький пейзаж, рядом с которым висела табличка «Место на Кавказе, где зарыт экземпляр «Розы Мира»», подошла ко мне и сказала:
— Алла Александровна. Вы зарыли «Розу Мира», зарыли так, что найти ее, оказывается, уже нельзя. Так это же Вы зарыли семя, а смотрите, «Роза Мира» пробивается везде.
И это правда.
После смерти Жени я опять осталась одна с рукописями. Рукописи пока тихо лежали. Семидесятые были очень страшными годами, я понимала, что стоит мне вылезти с произведениями Даниила, как меня снова заберут и сожгут черновики. И на этот раз никто уже ничего не восстановит.
Я уже рассказывала, как ленинградский поэт Николай Леопольдович Браун опубликовал в журнале «Звезда» несколько стихотворений Даниила. От этого протянулась ниточка моей дружбы с его сыном Колей Брауном. Коля, человек от природы поэтически одаренный, как поэт сложился в лагере. Он провел в заключении, включая ссылку, 10 лет, а потом я много времени провела у него в Комарове, перепечатывая его стихи с лагерных и ссыльных черновиков. Коля познакомил меня с Львом Николаевичем Гумилевым. У нас был очень интересный вечер: мы пришли в гости к Льву Николаевичу и его милой жене Наталье Викторовне. Так получилось, что сначала Лев Николаевич рассказал, как он сидел в конце 30-х годов, потом мы с ним сравнивали, как оба сидели в конце 40-х, а потом Коля рассказывал, как он сидел в конце 60-х. А потом все мы начали смеяться — так что же это такое в России — тюрьма? Где же была настоящая жизнь, по какую сторону забора?
Через Колю я познакомилась с членами единственной тогда русской православной политической партии — ВСХСОН (что расшифровывается как Всероссийский социал-христианский союз освобождения народа). После тех трагических антисоветских групп, в которые как-то объединились отчаянные и отчаявшиеся люди сталинского времени, ВСХСОН, программа которого теперь известна и напечатана, был первой конкретной организацией, ставившей своей целью свержение коммунизма. Организация в основном зародилась в Ленинградском университете в среде студентов-гуманитариев. Членов ВСХСОНа посадили по доносу провокатора в 1967 году. Его руководитель Игорь Огурцов сидел, считая ссылку, 20 лет, с 1967 по 1987 год; ассириец Михаил Садо — 13 лет, с 1967 по 1980 год, когда мы с ним и подружились. Писатель Леонид Бородин (это был его первый срок), эфиопист Вячеслав Платонов и еще несколько человек получили меньшие сроки.
С 78-го года в моей жизни начался новый этап. Постепенно вокруг меня появилось много молодежи. Так, в один прекрасный день возникли Алхимик и Валера, им было по восемнадцать лет, хиппи с длиннющими волосами, увешанные бусами. Им попали в руки какие-то обрывки ксерокопий «Розы Мира». Они пошли меня искать — и нашли.
Лет двенадцать я жила с открытой дверью, запираясь только на ночь. Все в доме знали, что к Алле Александровне приходят, открывают дверь, говорят: «Здравствуйте, это я». С компанией хиппи я гуляла по Москве. Мне было уже к семидесяти, я надевала строгий костюм и строгую черную шляпку, а хиппи выглядели так, как им и полагалось. В таком виде мы выходили из дома, и из подворотен появлялись новые хиппующие личности и присоединялись к нам. Мы ходили по улицам и разговаривали обо всем на свете.
В 86-м году Даниилу исполнилось бы восемьдесят лет. Я всегда в день его рождения 2 ноября ездила на Новодевичье. Одна. На кладбище и в церкви я любила бывать одна.
Могила тогда выглядела так: два холмика, между ними дубовый крест и вокруг много сирени. Ограда была прямоугольная с прямыми прутьями, ее еще Даниил ставил.
В тот день я приехала и — остолбенела. Не было ни креста, ни холмиков, ни сирени. Во всю площадь могилы лежала огромная гранитная плита, а на ней громоздился гранитный «шкаф». Больше я тогда ничего не увидела — бросилась бегом прочь. Уборщица, которая меня хорошо знала, сказала:
— Идите скорей к директору!
Директора я не застала, было воскресенье. Произошло же вот что. Великолепный скульптор Николай Андреевич Андреев, автор старого памятника Гоголю, тоже похоронен на Новодевичьем кладбище. Его родные хлопотали, чтобы Министерство культуры поставило ему памятник. И рабочие, найдя могилу другого Андреева, решили, что это она и есть. Вышла чудовищная ошибка.
В тот же вечер я позвонила в Петербург своему другу Коле Брауну и все ему рассказала. Ночью он перезвонил мне: — Начало твоего телефона — 229. Запомни: по статье Уголовного кодекса 229-й надругательство над могилой влечет уголовную ответственность сроком до трех лет.
На следующий день я кинулась к директору. Сначала он заявил, что я вообще никогда не бываю на кладбище и понятия не имею, кто у меня тут похоронен. Я молча вынула толстую пачку квитанций оплаты уборщицам, положила перед ним.
— У Вас была не могила, а козий загон!
Я сказала:
— Русская могила — это холмик с травой и крестом. Поняли?
Он продолжал хамить. А у меня и правда никогда не хватало духу выдирать ландыши, сыпать песок. Я всегда просила, чтобы зимой оставался снег, а летом — трава. Это было похоже на деревенскую могилу и было мне дорого. Мы долго препирались, а потом я сказала:
— Да что Вы так со мной разговариваете? Вы же знаете, статья 229 — до трех лет. О чем Вы спорите?
Он мгновенно переменил тон, стал кому-то звонить:
— Вот она говорит, что русская могила — это земля, трава и крест… ага… угу…
Гранит все-таки содрали, а крест потом нашелся чуть ли не в Мытищах. В 1986 году у меня совсем не было денег. Тут уж взялись помогать все. Кончили мы только к лету. Мне до сих пор трудно бывать на кладбище, не могу забыть тех двух холмиков с крестом посредине и кустов сирени.
Мы всегда праздновали день рожденья Даниила. И тогда, в 1986 году, вечером пришли Боря Чуков и еще молодые ребята, которые Даниила не знали, но очень любили. Я никак не могла прийти в себя после того, что произошло. Пришлось рассказать. Боря расшумелся:
— Все изменилось, теперь Горбачев, перестройка, надо печатать стихи Даниила Леонидовича.
— Не хочу получать по морде! — отвечала я. — Это все то же самое, что было!
— Вы чего еще ждете?! — кричал он. — Вот уже надругались над могилой. Чего Вам еще надо?
Мы довольно долго орали друг на друга. В конце концов я сказала:
— Ладно. Берите, несите.
— Я понесу в «Новый мир».
— Еще не хватает «Нового мира»! Какое «Новому миру» может быть дело до Даниила Андреева! Ладно. Валяйте! Несите и получайте по морде Вы!
После истории с могилой я решила, что нельзя мне сидеть с единственным правильным экземпляром «Розы Мира». Что-то со мной случится — и все: остаются искореженные, Бог знает какие ксерокопии.
И тогда приехали Юра, а с ним Сережа и Таня, жених и невеста, казак и казачка, высокие, милые. И втроем они сфотографировали первый экземпляр «Розы Мира». А потом Таня, уже беременная, перепечатывала с фотографий книгу, печатала и смотрела, сколько осталось страниц до конца и сколько недель, а потом и дней до родов. Успела, допечатала рукопись и родила сынишку. А Боря Чуков отнес стихи в «Новый мир» и по морде не получил. Это было то, с чего потом все началось: первая публикация стихов Даниила в «Новом мире», сделанная Олегом Чухонцевым. Быть может, без того издевательства над могилой, без того особого состояния у меня и у тех, кто меня слушал, мы бы и дальше молча сидели.
Стихи прочитал Борис Николаевич Романов. Он дружил с Витей Василенко, издавал его стихи. Романов разыскал меня и стал «пробивать» в издательстве «Современник», где тогда работал, очень тоненькую, как он сначала думал, книжку стихов, которая потом стала прибавлять и прибавлять в объеме. Это был 1987 год. Борис Николаевич включил в эту книжку стихотворение «Беженцы» — о войне:
