— Рогнеда сейчас в шатре ублажает конунга, а ее тетка — здесь ублажает воинов. Разве это плохо?
Я промолчал, только подумал, как хорошо, что Любавы сейчас нет здесь с нами и она не видит, что сделали с ее молодой хозяйкой и с бывшей владелицей поместья Хильдегард…
Хотя, может быть, Любава как раз и не удивилась бы увиденному: в отличие от меня она прекрасно знала законы своего мира.
— Вольдемар знает нужды своих воинов, — с удовлетворением сказал Вяргис. — Он и сам очень охоч до женщин. Когда он появился в наших новгородских землях, то привез с собой больше женщин, чем пальцев на моих руках и ногах. Все они были захвачены им по пути, в набегах на деревни.
— И где теперь все эти женщины? — спросил я, уже почти заранее зная ответ.
— Вольдемар решил, что глупо тащить их с собой в поход на Киев. Зачем? — пожал плечами Вяргис. — В Киеве князь Вольдемар найдет себе сколько угодно наложниц. А тех, с которыми пришел к нам, он продал богатым людям. Кого-то просто подарил. Отцу Всеслава, например, он подарил вот сколько своих женщин. — Вяргис растопырил заскорузлую от рукояти тяжелого меча ладонь и показал мне три пальца. Самых лучших женщин ему подарил. Тех, которых он захватил на берегу холодного моря.
— Но мне Вольдемар сказал, что Всеслав — его брат, — заметил я с изумлением, хотя, честно говоря, с самого начала подозревал, что конунг говорит неправду. Поручив мальчика моим заботам, он с тех пор больше ни разу не поинтересовался его состоянием. Все-таки какие бы дикие нравы ни царили в этом мире, с братьями так не поступают.
— Конунг пошутил, — усмехнулся в длинные усы старый воин. — Он веселый человек и любит шутить. И любит называть своими братьями тех мальчиков, которых выбирает для своих утех. Он забрал сына у боярина Добрыни, а ему за это подарил трех своих наложниц с холодного моря. Настоящие красавицы…
— Зачем Вольдемару мальчики, если у него столько наложниц? — спросил я, обнаруживая полную неосведомленность о страстях, бушующих в людях не моего круга…
Вяргис, к тому времени уже успевший привыкнуть к тому, что я умственно отсталый и вообще не от мира сего, взглянул на меня со снисходительностью старика, дающего ответы несмышленому младенцу.
— Разве князь может ограничивать свои желания? — сказал он. — Князь — сильный человек, у него есть сила и войско, он властен над жизнью и смертью всех людей вокруг. Как он пожелает — так и сделает. А Вольдемар — молодой князь, в нем много силы и много желаний. Он хочет иметь все: наложниц-женщин и наложников-мальчиков. Только мальчиков он называет своими братьями.
Вяргис сообщал мне все это с доброй улыбкой, однако я чуть ли не дрожал от отвращения. Ну и чудовище этот князь Вольдемар!
Конечно, мне в жизни приходилось слышать о разных моральных уродствах и преступлениях, но никак я не предполагал, что могу оказаться в мире, где ко всему этому относятся с таким поистине поощрительным равнодушием, как к должному.
Так вот кого я лечу от тяжелой раны! Бедный мальчишка, я и не знал…
— А отец Всеслава согласился на такой обмен? — осторожно поинтересовался я. — Ну, я имею в виду — обменять собственного сына на трех девушек-рабынь? Значит, сейчас сам Добрыня развлекается в объятиях красоток с моря и при этом знает, что его собственный сын служит временным развлечением для Вольдемара?
— Не думаю, что Добрыня утешается с девушками, — хмыкнул Вяргис. — Добрыня — совсем не такой человек, как Вольдемар. Наверное, он очень жалеет сына, но что он мог сделать? Вольдемар явился к нему в поместье со своими людьми, и Добрыня принял его, как гостя. А потом Вольдемару приглянулся Всеслав, и он потребовал его себе. Если бы Добрыня отказался, Вольдемар сжег бы поместье, а Добрыню убил. А жена Добрыни и две его дочери сейчас плакали и стонали бы вон там, у костра воинов, рядом с Хильдегард…
Видимо, собственные слова о Хильдегард возбудили Вяргиса, и он, вспомнив о женщине, оживился.
— Подожди меня тут, — вдруг сказал он, — или иди со мной — как хочешь.
Он направился в сторону костра, откуда все надрывнее становились жалобные вопли терзаемой женщины: видимо, воины в своих издевательствах над беззащитной разошлись не на шутку…
— Пойду тоже порадуюсь, — обернувшись ко мне, пояснил Вяргис, — пока эти молодцы совсем не уморили ее.
— А тебя пустят туда? — дрогнувшим голосом спросил я на всякий случай.
— Обязательно, — бросил мне воин. — Я вижу своего кума там, он мне не откажет. Пойдем.
Но я не пошел, остался стоять в стороне. Комары целыми стаями налетали на меня, и приходилось все время отмахиваться. Тихий шум текущего Днепра заглушался криками развлекающихся воинов и гомоном, доносящимся от многочисленных костров, составлявших лагерь. Черными громадами покачивались на воде причаленные плоскодонные струги. Деревянные головы языческих богов и богинь в темноте были не видны, но их грозные силуэты отчетливо виднелись на фоне не успевшего еще до конца потемнеть ночного неба.
Я стоял и старался не слушать рыдающих воплей женщины у костра и взрывов хохота толпившихся там воинов. Криками они подбадривали Вяргиса, который вскоре подошел ко мне, весьма довольный собой.
— Поздно подошел, — с некоторым сожалением сказал он, поправляя одежду. — Она уже ни на что не годится…
В этот момент из шатра на мгновение появился конунг, который вытолкнул оттуда обнаженную и еле передвигающую ноги Рогнеду. Девушка, пошатываясь, остановилась и мутным взором обвела гогочущую толпу. Волосы ее были распущены, а сама она, покрытая потом, дрожала от ночной прохлады.
— Отведите обеих обратно на струг, — повелительно крикнул Вольдемар. — Обратно на цепь, до завтра.
Любаве я не рассказал об увиденном. Когда мы с Вяргисом вернулись к костру, девушка уже спала.
А ночью мне приснился сон, который я запомнил.
Я увидел своего отца, умершего несколько лет назад. Всю свою жизнь он был военным медиком, отчего мы всю жизнь мотались по разным гарнизонам. И врачом я стал в силу отцовской профессии, чтобы быть, как папа. Он считал себя врачом, для него это было главным в жизни. Жизнь сложилась так, что папа служил в армии, но это как раз было для него вторично. Не военным, не офицером он себя считал, а именно врачом. Целителем. Лекарем. Самого широкого профиля. Он часто цитировал Гиппократа: «Медицина редко исцеляет, иногда облегчает и часто утешает». Невеселая фраза, но правдивая. Чем умнее врач, чем шире он мыслит, тем в большей степени осознает ограниченность своих возможностей.
Папа всю жизнь служил в армии, но не любил ее, и поэтому всегда избегал носить военную форму. На службе носил, конечно, хотя все равно под белым халатом, а в иных случаях — никогда. Поэтому я не запомнил его в военной форме.
Но вот удивительно: во сне отец предстал именно в форме, да еще в парадной — в мундире лазоревого цвета, с черно-оранжевым поясом и в белой рубашке с черным галстуком. Все честь по чести.
И сон был каким-то странным. Во сне я отчетливо осознавал, где нахожусь и что происходит.
— Папа? — сказал я. — Что ты здесь делаешь? Тебе тут не место.
— Сейчас не об этом речь, сынок, — ответил он строго.
— А о чем сейчас речь?
— О тебе, Володя. Ты прав — мне тут не место, но я скоро уйду отсюда. А ты должен знать, что твое место как раз здесь.
— Здесь? — переспросил я. Если человек способен во сне изумляться, то я был изумлен этим странным разговором.
— Да, здесь, — произнес отец, пристально глядя на меня. — Ты здесь не случайно, а потому что так
