соответственно в помещения Совета могут быть внесены, ввезены или иным образом доставлены любые трофеи и свидетельства отправления правосудия, если действие не является несчастливым по ритуальным причинам… за полетом птиц наблюдали? С сивиллиными книгами сверялись? Нет? Значит, ритуальных причин у вас не имеется.
— Но…
— И юридических тоже!
Госпожа ФицДжеральд парит над охраной как медуза во всех смыслах слова. В кои-то веки достается посторонним.
Вот у кого Васкес научился источники и прецеденты искать. Покажи альбийцу закон… ага, и покажи франконцу власть, которая пытается сказать о себе «я». Вот закон в альбийском толковании защищает франконца, холостящего богомерзкую власть, от попыток власти сохранить себя в целости. Картина. Даже карикатура. Ветеринарная.
— Ибо опасным биоматериалом в соответствии со статьей 86.3.а Таможенного кодекса являются необработанные или обработанные ткани или иные части организма или целые организмы, каковые, будучи естественным образом извлечены из упаковки, могут стать источником биоконтаминации… Эта голова залита пластиком. Небьющимся. Естественным образом ее оттуда можно извлечь при помощи разве что кайла, а лучше гранаты. Она не соответствует определению — и господин Манфреди, присутствующий здесь, готов процитировать вам сколько? О, уже более двух с половиной сотен прецедентов. Более того, прямо в этом зале, на этой трибуне уже размещались препараты аналогичного свойства.
— Простите…
— Во время дебатов о статусе толедской корриды. Трофеи старого образца. Головы. Они, кстати, были всего лишь запаяны, а не залиты целиком. А в отношении контаминации быки от людей не отличаются.
Совершенно не отличаются, судя по охране. Быки и есть. Руби голову и запаковывай.
— А Таможенный кодекс, — подает сбоку голос Фелипе, — наиболее строгий в этих вопросах документ.
Увидел колею и вошел. Молодец.
Хмурый подполковник на острие делегации оборачивается и видит, что… нет, не зажат, мало нас, да и не так мы стоим — но вот тылы придется дообеспечивать.
— Так что если вы, господа, — шипит Джастина, — сейчас изымете у добросовестных частных лиц потенциально, повторяю, потенциально опасный предмет и поместите его на хранение, тем самым исполнив свой служебный долг, то может быть вы успеете сделать это до того, как здесь появятся представители прессы.
Которых, думает Деметрио, естественно, вызвали мы. Или еще кто-то, кого не видно. Вряд ли этот подполковник рубит в политике настолько, чтобы понимать, что пресса нам тут не нужна. Рубил бы — не сунулся бы.
— И, пожалуйста, озаботьтесь доставить расписку в анклав да Монтефельтро. — вставляет сам да Монтефельтро, добивая отступающего противника.
Хотел бы я видеть, как они ее будут оформлять.
— Скорее всего, — фыркает Дядюшка, — без гарантий, но скорее всего, это у внутренней службы честь мундира включилась. Прозевали препарат — и теперь заталкивают зубную пасту обратно в тюбик. Аня, через два квартала свернете налево, и двинетесь противолодочным зигзагом к Тампльским воротам. Мы должны там оказаться через 20 минут, так что на отрыв особо усилий не тратьте.
Это было… как когда-то на Майорке. Мерзкое промозглое утро, на пляже ветер, мелкий дождь пополам с песком идет почти параллельно берегу, ты пробуешь воду, просто потому что нечего делать, день уже испорчен, и обнаруживаешь, что она — молочно-мягкая и теплая, градусов на десять теплее воздуха. Можно плыть и плыть, и качаться, и плыть, а через четверть часа ты выныриваешь и видишь — облака разошлись и поперек залива лежит сияющая белая дорожка.
— Даже если так, — говорит женщина, — эта глупость может перерасти себя очень быстро.
— Поэтому мы трое сейчас ни в какую гору не пойдем, а очень быстро зароемся в листья.
Он командует, где повернуть. Где сделать на эстакаде спираль, заходя в хвост возможным преследователям. Один навигатор отключен, другой обезврежен:
— Впрысните в навигацию, — Дядюшка передает один из «брелков». Маленький пластиковый медвежонок с бочонком и надписью «Amo te».
Черт, думает Аня, это мой город, я живу здесь два года, а Дядюшка ориентируется, как слепой в собственной комнате, и никакая техника ему не нужна. Призрак советовской машины на втором навигаторе выписывает свои круги и петли, вполне осмысленные на вид, в другой части города, через две реки. Хорошая программа. «Ego te amo, лепа програма». Чтобы не слишком вибрировать, Аня вспоминает «я тебя люблю» на разных языках. Когда каждый выбирал себе ключ для концентрации, она выбрала этот длинный список.
Слова «хорошая» и «программа» она знает на десятке языков, но они рифмуются с te amo только на отдельных.
Машину нужно будет сменить. Черная агрессивная туша «Эстры» слишком заметна даже на улицах ко всему привыкшего Нового Города. У Ани есть чистые кредитки, у Дядюшки тоже должны быть. Хотя за свои она бы не поручилась: кто знает, как далеко копнули.
Как все это неожиданно, и как скверно она готова к подобному развитию событий.
— Мастер-класс, — улыбается интерфейс девочки Ани Дядюшке.
За воротами Тампль они ныряют в подземную парковку «Мистраля» — «два часа бесплатно при предъявлении чека», забираются на третий этаж и занимают место для инвалидов… на законном основании, Боже мой.
— Раз, два, три, четыре, пять. Вот наша машина.
Серенький каплевидный «лотос»-малолитражка, любимая модель молодых специалистов. Дверь открыта. Ключ в замке. На сидениях куртки и плащи, берет, головной платок. И, конечно же, чек. Кто-то купил двухлитровую упаковку вишневого мороженого. Может быть оно в багажнике… и не растаяло наверное.
— Камеры? — спрашивает женщина.
— «Мистраль» — мы не следим за своими клиентами», — объясняет Аня. — Они стирают записи камер через каждые три часа. Только я не знаю, когда.
— Через восемь минут. — отзывается Дядюшка. — Поехали.
Черный зверь остается на инвалидной стоянке, мотор включен. Если верить навигатору, то через четверть часа они подъедут к комплексу Совета со стороны города.
Серый «лотос» выезжает на улицу за две минуты до обнуления данных.
— Вы не знали, зачем вас вызвали в Лион? — спрашивает Аня.
Она готова поспорить на что угодно, что «лотос» появился в «Мистрале» сегодня. Разве что успел остыть.
— Я догадывался. Но я ведь мог и ошибаться.
Круги, еще круги. Стройки, стоянки, парковки. Женщина на заднем сиденье устало роняет голову Дядюшке на плечо. Красивый такой жест, как она сама, как вся она. Таких, наверное, не бывает в природе. Их должны как-то производить в особых лабораториях и долго-долго учить. Потому что у нее не только безупречные руки — длинные пальцы со слегка выступающими суставами, розовые ногти, узкие ладони, тонкие запястья, — но еще и безупречный маникюр, роскошное кольцо с мелкими кроваво-черными гранатами в серебре, гладкая, светящаяся изнутри кожа даже на костяшках… тридцать лет процедур изо дня в день, наверное. И вот так — каждая деталь. Каждая. Все безупречно сделано и содержится в безупречном состоянии.
— Сейчас мы доедем и поставим букет в воду, — тихо говорит Дядюшка.
— Не поставим, а положим.
Какой-то код, догадывается Аня.
— Значит, положим. — легко соглашается Дядюшка. — Нам с вами, Аня, придется поработать. Причем
