со дна и не тревожа ила. Подобно рыбе-мормирусу. Как я понимаю, вы стали маяком для некоторого количества молодых людей.
— Да. — а вы, дорогой Дьердь Иштванович, даже спасибо не сказали. И не поддержали потом. Студсовет проснулся, а вы нет.
— Не хотел вас компрометировать.
Ну ведь не менялось же у меня выражение!
— Так вот, с ними придется осторожно связаться. И попросить человек пять, тех, кто может это себе позволить, на несколько дней растаять в воздухе. Подумайте о кандидатах, пока доедем. Только, Аня, я имею в виду тех, кто
Она ест пиццу. Она ест подогретую дешевую рассылочную пиццу прямо из коробки, и если бы не так красиво откусывала, жевала, облизывала пальцы и брала следующий кусок, Аня бы сказала, что госпожа инспектор Гезалех пиццу прямо-таки жрет. Трескает. Хавает. Через себя перекидывает.
Женщина пролежала два часа подряд в ванной мотеля, восстала оттуда завернутой в банный халат, села в дешевое мотельное кресло и теперь ест остывшую пиццу прямо из картонной коробки руками — и если ее сейчас сфотографировать, то либо мотель, либо пиццерия прославятся на весь мир.
А у меня нет ничего, думает Аня. Ни умения вот так есть, ни маленького серого «лотоса» в правильном гараже нужного города. В нужное мне время.
Но ведь люди-то есть. Были и есть. И — как только что выяснилось — готовы отозваться, не спрашивая. Отбирать пришлось. Допустим, три четверти — это Дядюшка. Но четверть… плюс рабочая группа, которую никто не распускал. Это уже что-то. А она ресницами хлопала…
Телефон мотеля издает мягкую трель. Машинки самой Ани отключены и разобраны на части. В «лотосе» нашлось три чистых аппарата, один они задействовали. За это время в номер звонили только с сообщением, что приехала пицца. А мороженое все-таки растаяло.
— Возьмите.
Изображение Аня включает при первых звуках. «Люди разговаривают», звучит в наушнике.
Мистер Грин.
— Доброго всем дня, вы замечательно закапываетесь. Аня, поздравляю, внутренняя служба до сих пор считает, что вас нет в городе, и думает, не обвинить ли вас в похищении.
На нее смотрят, ее видят, ей улыбаются.
— Вылезайте, — говорит мистер Грин, — и будем чай пить.
Эта женщина ему пеняла «ты горишь»? Ее маршрут за последнюю пару суток он знает как свой. Рабочий день инспектора. Ночная перестрелка. Сутки работы рядом с господином Левинсоном. Перелет. Уход от погони — вымышленной или нет, силы расходует одинаково. Теперь — вот этот «светский раут», то ли передышка в работе, то ли встреча клуба заговорщиков.
Эта женщина берет его под руку:
— Джон, мне надо с тобой поговорить, — и, значит, речь пойдет о чем-то не очень приятном для него.
Очень устала. Боится не справиться. Но — жива и счастлива. Странный выбор, но вряд ли неудачный. Нужно будет потом присмотреться поближе. Их так мало, а таких, как они с Анаит, было мало всегда, а сейчас почти и не осталось. Семья внутри семьи.
— Что ты делаешь с этой девочкой, с Анной Рикерт?
Интересно, уже второй сигнал. Час назад Максим отозвал в сторону и сказал, что с Аней нехорошо. Очень нехорошо. Кризис и, скорее всего, — с желанием свернуть себе шею.
— Я ей, кажется, неудачно сделал выговор. После этого она попробовала вести себя самостоятельно, поторопилась — и совершила крупный промах.
— Расскажи мне, пожалуйста, все. Подробно.
Он говорит, детально и сжато, начиная с сонного явления в приемной, вплоть до просьбы узнать у Фелипе Трастамары его мотивацию и пределы допустимого. Что делал, как, почему. Внутренним языком: на чем ставил акценты, чего хотел добиться, какими механизмами. Наверное, так их обсуждали собственные создатели. Анаит по миллиметру склоняет голову, наконец, смотрит уже исподлобья.
— Джон, — говорит она. Пауза. — По всему, что увидела я, я решила, что у вас роман. — Пауза. — Взаимный.
Некоторое время он не может говорить. Только смеяться. И держаться за подоконник.
— Потрясающе, — наконец выдыхает он. — У нее — случай Максима, наверное. А у меня, получается, контрперенос? Я поймал, что ей нужно — и фактически провел импринтинг, сам того не заметив? Занял нишу? Надо же так заработаться. Господи Боже мой. Бедная девочка.
Анаит слегка массирует виски.
— Почти все мы так или иначе влюблялись в старших, — подумав, говорит она. — В преподавателей, тренеров, начальство, исповедников. Это естественно и даже полезно. Здесь меня смущает… то ли интенсивность, то ли степень самообмана. И еще это грозит скандалом, имей в виду.
Просматривается последовательность. Интересная. Опасная. Нужно будет проверить.
— Я с ней поговорю. И уже с учетом. И постараюсь что-нибудь придумать. И, может быть, еще попрошу у тебя совета. Спасибо, Анаит.
И благодарность тут скорее не за то, что сделано. А за то, что есть.
Он отходит к Деметрио с его новым знакомым, а, может, и с новым приятелем. Если так, то полезно обоим. Обмен опытом и преодоление предубеждений. Деметрио Лим и Фелипе Трастамара — две полные противоположности во всем. Такая дружба обогащает. Вместе они работали просто великолепно; главное — не вслушиваться в говорок, состоящий на 99 % из жаргона. Оставшийся процент — брань. Не вслушиваться потому, что начинаешь следить за этим площадным представлением и отвлекаешься.
Они хорошо работали. Гасили волну у себя дома. Переговоры, сообщения, просьбы, угрозы и союзы…
— Кто из вас в детстве мечтал быть пожарным? Могу выдать отличную рекомендацию.
— Спасибо. Уже прошло, — отвечает Деметрио, и вдруг выстреливает: — А вы в детстве котом быть не мечтали? А то хорошо получается.
Четвероногих из семейства кошачьих можно исключить. Остаются сутенеры. Три сцены в одну воронку за последние два часа. А Трастамара, кажется, изумлен только грубостью, но не предметом разговора. Это уже не сигнал тревоги, это пожар.
— Слушаю.
— А что тут слушать. Вы пользуетесь тем, что девчонка в вас души не чает — и подкладываете ее… может, вы ей ничего и не говорили, но я ж не поверю, что вы не видите, что она готова делать. И будет.
Он совершенно, стеклянно трезв — хотя и держит в руке бокал, но не пьет. Устал и зол до позволения себе вот это все сказать. Одуванчик. У которого многие интересы завязаны на меня. Хорошее мерило уровня тревоги.
Трастамара кладет Одуванчику руку на плечи — и поддерживает, и придерживает. Смотрит прямо в глаза.
— Простите моего друга, но у меня тоже сложилось в-впечатление, что в-вы используете сеньориту Ану не лучшим образом.
На этом случае последовательность восстановить легче.
— Она летела к вам как на крыльях? Так. Разговаривала с вами так, будто в мире никого нет? Так. А потом позвонил я? И дал задание. И вы для нее перестали существовать. Так? Выключились вместе с фоном?
— Да.
— Простите меня, пожалуйста. Это я с вами нехорошо обошелся. Я просто попросил Анну спросить у вас, чем вы руководствовались. Если ей не сложно. А дальше… вы присутствовали на обеих лекциях. Я ничего не заметил, потому что все это происходит только последние три дня.
— То есть… — Деметрио пытается что-то сказать, но это сейчас лишнее.
— Молодые люди, я очень не люблю разочаровывать, а тем более выдавать чужие секреты, но вчера
