— Тебе не надо думать, что я… честносердечно, я не сразу хотел ехать в Россию. Я хотел жить в Праге, до Нового года, и после… ты помнишь наш разговор? По телефону?
Я не свожу с него глаз. Точнее, с его отражения в зеркале.
Помню ли я наш разговор. Да. Помню. Я сперва прикинулся шлангом, думал, что это не он звонит, а мелкая. «Это Алексей», — представился он. А потом спросил: не я ли это? — и назвал мое имя. Он не просил ничего объяснять — кто я и что я делаю в квартире его матери. Как будто знал. А может, и не знал.
— Я тогда думал… — говорит он. — Я тогда подумал, что у тебя красивый голос. Что ты не зря нравился… маме… Я хотел посмотреть, какой ты есть.
Мгновенное понимание прошивает мой мозг наподобие электрического разряда.
А он опускает ресницы. И опять говорит — очень тихо:
— И еще… только не смейся… Я почему-то думал, что очень давно тебя уже видел. Так не могло быть, я знаю. Мне просто казалось. Я с детства мечтал, что у меня есть… как это… аватар, да? Нет, не аватар, здесь другое. Двойник. Такой же, но очень далеко. А иногда я думал: вот, может быть, ты нуждаешься в поддержке… может, ты тоже один, как я… может, тебе плохо… и вот я смогу тебе помочь. Я хотел быть как бы твой… как это по-русски… ангел-хранитель…
Мне показалось, что он бредит. Или что бредим мы оба. Я вытянул руку и накрыл ладонью его лицо в зеркале. Почти целиком.
— Тебя нет, — сказал я. — Я же тебя придумал.
Все-таки вискарь бродил в моих жилах, и стакана холодной воды явно было мало, чтобы…
— Вот же я, — отозвался ты еле слышно.
Я обернулся, но ты не исчез.
Нет, правильнее так: я все еще оборачиваюсь. А ты не исчезаешь. Ты все еще делаешь шаг мне навстречу. И это мгновение я хотел бы сделать бесконечным.
ж., 45 л.
Любопытно, почему в критические и даже катастрофические моменты в голову лезет всякая чепуха. Последние несколько минут вспоминаю зачем-то наши студенческие походы с Эвой, бывшей эстонкой, в кафе «Офицерское»… Как-то мы красиво отдыхали там с одним хорошим мальчиком Носовым, студентом геологического факультета МГУ, он много выпивал и декламировал: вечно пьян, кристально чист — инженер-геодезист. В целях поддержания тонуса заказали кофе. Кофе в «Офицерском» варили замечательный, даже с добавлением гвоздики и кардамона. Внезапно за наш столик уселись два офицера, почти трезвые, но с перспективой. Они принялись шумно откупоривать водку, разливать ее по неподходящим тонконогим рюмкам, в процессе один из них опрокинул мне на колени чашку кофе. Я вскрикнула от неожиданности.
Офицер чрезвычайно смутился и в целях извинения и сатисфакции вылил себе на голову оставшиеся две чашки кофе. Через полгода они поженились с Эвой, правда, совместная жизнь оказалась крайне непродолжительной. Но начало было эффектным — кофейная гуща на офицерском лице…
Сама себя обманываю, чтобы не думать. Чтобы не вспоминать Его глаза, полные отвращения, — да, именно отвращения. Как он вошел, открыв самостоятельно дверь, как он стоял в передней, снимал верхние одежды и тяжелую зимнюю обувь. Как сказал мне:
— Приветствую вас, уважаемая! — отодвинул небрежно локтем и прошел в кухню.
На половине пути остановился. Повернулся через левое плечо, улыбнулся широко:
— Кстати. Для информации. У меня на тебя стоял только в те дни, когда одна милая девушка меня развлекала своими эротическими рассказами. Ты не знаешь. Но было приятно.
— Я знаю.
— Что, шарилась в моей почте, дрянь?
— Не было необходимости, дорогой. Это же я сочиняла эротические истории.
— Что ты болтаешь, дура.
— Конечно, я. Гвендолен. Пятьдесят восемь, пятьдесят девять, шестьдесят. Горячий фонтанчик в середину нёба.
— Сука.
Без всякого выражения. Последовал дальше. И совершенно уже зря я бросила ему вдогон:
— Пидор несчастный!
Вообще-то я никогда так не говорю. Это от растерянности.
Не знаю, чего я ждала вообще. Но не такого ужасающего равнодушия, конечно. На меня он больше вообще не смотрел. Наверное, так и не понял, что я теперь — снова живая, а не мертвая, как он привык. Снова прибилась к теплокровным.
Эвин военнослужащий оказался лейтенантом и артиллеристом, сразу после свадьбы они убыли в маленький городок близ Волгограда — Капустин Яр. По какой-то причине командование отказалось предоставить лейтенанту комнату в общежитии для семейных, и первый месяц они жили в обычном офицерском общежитии. Эва звонила мне с переговорного пункта и рассказывала в слезах, что вот сегодня соседи лейтенанта поднимали с земли на третий этаж девушку на связанных простынях, в обход суровой комендатуры. Девушка извивалась в воздухе, в это время один из наблюдателей крикнул молодецки: «А что мы ее тащим, все равно никому не даст!» Девушка испуганно закричала: «Всем дам! Всем дам!» — так развлекались.
Думаю, все это не должно быть важно сейчас. Алеша приехал, привез девушку, немного странноватую, конечно, но какая разница. Сын приводит девушку знакомиться с матерью, это нормально, это правильно, это так по-семейному. У меня не было настоящей семьи, а теперь будет. Как это прекрасно, девчонка родит маленького мальчика, я возьму его на руки, и это все равно будет мой ребенок. Просто он выбрал себе родиться у девчонки, так бывает. Мне ничего не надо кроме, я настолько истерзана прошедшим годом, что не хочу оглядываться назад. Хорошо бы еще не загадывать вперед, но я вовсе не загадываю, просто начался обратный отсчет, десять, девять, восемь…
Я встаю, не в силах усидеть на кровати, подхожу к зеркалу, рассматриваю себя. Ничего особенного не вижу, хватаюсь за пачку сигарет, как за что-то совершенно непохожее на пачку сигарет, а очень важное и почти панацею. Закуриваю, за последние полчаса это уже четвертая сигарета, весь вечер старалась курить по минимуму. Алеша всегда относился негативно, в детстве даже вырезывал из газет и журналов всякие статьи и складывал мне на подушку. Я улыбаюсь, какие милые воспоминания.
Когда Эва вернулась из военного городка, какое-то время ей негде было жить. Сложная история с дележом родительской квартиры, завершившаяся лишь через год. Этот год она жила, разумеется, у меня. Алеша был маленький, как-то он сломал допотопную мясорубку, прокручивая в ней парафиновые свечи и комнатный цветок «герань». Я наказала его, велев не выходить из комнаты час. Эва в это время мыла пол, ползала на коленках по коридору. Когда она проползала мимо детской комнаты, из-под двери таинственно показалось письмо. Алеша написал на большом листе из альбома: «Дорогая мама! Пишет тебе твой сын. Если ты меня сейчас не выпустишь, я ободру обоэ».
Все это было еще до Максима Максимовича, да. Моя вина, и никогда мне не искупить ничего. Я вполне себе реально пригибаюсь под ее грузом, вполне реальные глыбы выкорчеванного асфальта, никакой не обработанный гранит, и ни тем более мрамор.
Подтаскиваю к себе телефон и набираю Эвин номер. Эва не берет трубку, включается автоответчик. Жалко, я бы очень хотела поговорить с ней сейчас. Нет, не обсуждать ситуацию. Вспомнить, например, как когда-то жили три месяца в Нью-Йорке, стояла страшная жара, и мы поливали друг друга минеральной водой из бутылок.
В один из дней я шла по Манхэттену, вдруг кинулся ко мне какой-то мужчина, лопоча что-то по- итальянски. Когда я сказала, сорри, мол, не понимаю, с ходу перешел на английский, удивился, что я не итальянка. Только у нас в Италии, сказал восхищенно, красивые девушки ходят —
