они продолжали упрямо добиваться независимости.
И все же Савве Николаевичу удалось ещё раз если не встретить, то увидеть Петьку на экране телевизора. Это было совсем недавно. На Украине разразился очередной политический скандал. На майдане собрались противники и сторонники президента Кучмы. И среди митингующих крупным планом показали лицо одного из ораторов. Это был не кто иной, как Петька Шпаченко. Диктор подтвердила, что от южных областей Украины за отставку президента будет выступать один из лидеров националистов Петро Шпаченко…
Но это было потом, через много-много десятков лет. А тогда, в день их последнего общения в комнате на Куракиной даче, они были молодыми, едва оперившимися студентами-медиками, ищущими себя, свое место под небом, ничем не разделённые, кроме личных устремлений. Тогда Петька Шпаченко показал всем им, что он имеет право на свой выбор, как ему шагать по этой Богом отмеренной жизни.
Валерка потом рассказал, что когда все вышли из комнаты, он подслушивал, что там происходило. Петька остался с отцом, и они долго о чём-то спорили, но не на русском, а на украинском. А потом батька, видимо, не сумев переубедить упрямого сына не бросать институт, перешёл к последнему аргументу — стал бить Петьку. Бил долго, выдернутым из штанов огромным ремнём, повторяя с каждым ударом:
— Будишь вучиться? Будишь вучиться?
Петька тихо стонал от боли, но молчал. Устав бить, отец сказал:
— Будь по-твоему. Забирай завтра документы и айда в армию. Пусть они тебя, дурака, теперь вучат…
Глава 10. Национальный вопрос
Савва Николаевич лежал на больничной кровати и долго вспоминал все подробности того случая с Петькой Шпаченко. Почему эта история запала ему в душу и пришла на память именно сейчас? Он объяснить не мог. До тех пор, пока не включил телевизор.
На экране возникла небритая физиономия известного политического обозревателя с грузинской фамилией. Более оголтелого русофоба Савва Николаевич не встречал. Поморщившись, он переключился на другой канал, но там тоже замаячило не менее неопрятное лицо другого политолога с нерусской фамилией. Савва Николаевич стал переключаться на другие каналы, но везде на него смотрели лица нерусской национальности. Казалось, они заполонили всё телевизионное пространство. Это была словно гигантская комариная куча, сбившаяся в тёплом и сыром месте, как бывает среди холодного лета в преддверии наступающей жары и солнечной погоды, убивающих кровососущих насекомых. В предчувствии своей гибели мириады гнуса сбиваются в кучи, празднуя свою мнимую долговечность…
Савва Николаевич не имел ничего против лиц любой национальности. Пусть там будут самые талантливые, самые продвинутые и самые независимые люди. Но от того, что он видел на экране, кидало его в дрожь. Он перестал смотреть телевидение, которое казалось ему теперь кривым зеркалом существующей действительности и от которого можно было ждать любого подвоха: в любую минуту, в любой передаче. И от этого на душе Саввы Николаевича скреблись тоска и уныние.
Из всех передач Савва Николаевич теперь смотрел лишь те, где ничего не говорилось о политике и политиках. Он терпеть не мог всевозможные шоу, а особенно слушать шоуменов. Это было выше его сил. Русская речь в их устах передёргивалась и коверкалась, словно в ответах учащихся спецшколы для слабоумных. Надрывные голоса, деланные физиономии, нелепые вопросы и ответы — и всё это на фоне какого-то убийственного смеха. Смех, кажется, пропитал стены всех студий телевидения и стал таким же зловещим, как когда-то страх сесть в тюрьму за инакомыслие. Смех стал новым фоном, на котором ссорятся политики, убиваются невинные люди; со смехом замерзают целые города и посёлки, падают самолёты, спивается молодёжь, роются в мусорных бачках бомжи, умирают от СПИДа дети. А нищие старухи стоят с протянутой рукой у суперсовременных магазинов, полных продуктов. Конечно, смех не сопровождает выступление важного политика или траурную процессию. Вовсе нет! Но он подспудно присутствует везде, стоит лишь переключить канал, чтобы попасть в стихию, где все хохочут, показывая вставные, ровные и белые, зубы. Смехачи стали неотъемлемой частью телевидения. Уже и речь президента не воспринимается серьёзно, так как за минуту до его выступления очередной смехач травил анекдоты в течение полутора часов по всем каналам.
Смех превратился в героин, который закачивают через телевидение всё в бoльших и бoльших дозах. Народ стал привыкать и сам требовал увеличения дозы смеха. Рейтинг смехачей зашкаливает за мыслимые и немыслимые проценты. Идеологи смеха потирают от удовольствия руки. Вот она — демократия! Демос требует смеха, и он его получает. Народ устал от серьёзных каждодневных забот, ему подавай что-нибудь попроще. Смеха ему, смеха, больше смеха!
Но кому как не ему, профессору медицины, известно, что любое психическое расстройство начинается со смеха. В припадке безумия со смехом шизофреник убивает очередную жертву, долго раскаиваясь потом в содеянном. С улыбками и смехом американские войска вторгались в Ирак; многие молодые и красивые солдаты нашли там свою смерть и причинили тем самым страдания и своим родным, и народу Ирака. В далёкой Америке задорно смеялись белозубые янки над Бродвейской постановкой про кошечек, пока не грянул сентябрь 2001 года. Смеялись на «Норд-осте». Смеялись везде, где можно.
Но после смеха приходило горе, и люди стали трезветь. Стал нарастать ропот. Сначала в отдалённых городках и сёлах огромной, необъятной России. От окраин до центральных регионов народ стал требовать убрать инородцев, пока только с рынков и из магазинов, а также прогнать смехачей с телеэкранов. Но ещё несколько лет, и в них во всех полетят настоящие камни.
Савва Николаевич предчувствовал это и ещё сильнее страдал от невозможности что-то сделать, изменить, как-то приостановить продвижение к беде. Единственное, что он мог сейчас — опять предаться воспоминаниям. А как было тогда? В прошлом он искал поддержку и опору.
Национальный вопрос стоял и тогда, в его далекие юношеские годы. Официальная пропаганда тех лет день и ночь твердила о расцвете наций и народностей, особенно на окраинах огромной империи, какой тогда была его страна. Но русский народ этого не понимал. Вся тяжесть по развитию национальных окраин пала на плечи русского мужика. Обложение непомерными налогами, рабский труд в коллективных хозяйствах… Русский мужик стал покидать деревню. Он уезжал в город, пополняя ряды рабочего класса, но не мог оторваться от земли и стать настоящим горожанином. От тоски и безвозвратности потерянного Русского мира его народ стал пить. И раньше пьянство было обыденным делом на просторах матушки России, но теперь оно приобрело форму почти повального. Отработав восемь часов на производстве, бывший крестьянин получал уйму свободного времени. А тут ещё подоспели два выходных в неделю и бессчётное количество праздников. По сути, каждое воскресенье стало праздничным днем: танкиста, артиллериста, рыбака, угольщика, работника торговли и коммунального хозяйства, врача, учителя, учёного, космонавта… И народ, не зная куда девать свою энергию, стал пить, пить и пить. Не видя альтернативы.
Официальная власть делала вид, что ничего не случилось, лишь некоторые «несознательные элементы» отравляют жизнь общества. Но резкое падение производительности труда, бракоделие и мелкое воровство, возведённые трудящимися в ранг обыденности, заставили руководство страны что-то делать. Пошла массовая пропаганда здорового образа жизни, пьянству был объявлен бой. Но время было упущено, и русский народ, осознанно или нет, стал стремительно спиваться и деградировать. Церковь могла бы сказать свое веское слово в защиту православных, но она молчала, уйдя в глухое подполье. Зачем рисковать? Церковные иерархи получали ордена и медали за укрепление мира во всем мире, а то, что родная паства спивается и вымирает — это дела мирские, государственные. Кесарю — кесарево, а Богу — Богово. Не ими сказано. С другой стороны, если бы церковь не приспособилась к власти, её давно уже не было бы. А поскольку власть от Бога, церковь всегда ей верно служила. В годы перестройки церковь даже внесла свою лепту в спаивание народа, получив от государства разрешение на производство и продажу спиртного без налогов.
«Вот и начало конца», — поймал себя на мысли Савва Николаевич. Ища поддержки в прошлом, он никак не мог отделаться от мыслей о настоящем. Оно обступило его со всех сторон и давило своей
