– Как… сгорели? – непослушными губами прошептала Александра.
– Обыкновенно, – пожал плечами Леонтьич. – Как дровишки в печи. – И перекрестился широким крестом. – Царствие небесное! А ты-то как спаслась? И как пожар содеялся?
– Я не знаю… – выдохнула Александра. – Я не знала про пожар…
– Не знала она! – завопила Мавруша. – А кто дом поджег, коли не ты? Наследство чаяла получить, дом себе забрать, вот и подожгла!
– Опомнись, Маврушка! – с досадой одернул ее Леонтьич. – Ну какое наследство, что ты городишь? Все же сгорело! Коли нужен был бы дом, так лучше вьюшку раньше времени закрыть, чтобы прочие все угорели. Тогда дом нетронутым останется.
– Что вы говорите! – завопила Александра в ужасе. – Какую вьюшку? Я никого не убивала! Я ничего не поджигала!
– А чем докажешь? – не унималась Мавруша.
Толпа раздвинулась, и к Александре, широко и мягко ступая, подошел квартальный надзиратель Сидоров:
– Ты где была, девушка, всю ночь? Сказывай давай, не то заберу в участок, там тебе покажут кузькину мать! Коли виновата, сознавайся лучше сразу – тогда тебе за повинность снисхождение выйдет…
– Нет! – отпрянула Александра. – Я не виновата! Я не поджигала! Я не убивала! Я их любила! Это был мой дом, моя семья! Отец, сестра… Где они? Отведите меня к ним!
Люди расступились, и Александра увидела на земле что-то черное, страшное, прикрытое рогожей.
И отпрянула, поняв, что это такое…
– Нет! Я не виновата! Я ни в чем не виновата…
– Ишь, бредит, болезная, – послышался мягкий старческий голос. – Виновата, не виновата… Мало что расшиблась, так еще и душу ее что-то гнетет. Надо бы пошептать над ней. Дозволь с уголька спрыснуть, а то ведь как мается – смотреть больно.
– Да толку с твоих спрыскиваний, Феклуша, – проворчал молодой мужской голос, который показался почему-то знакомым. – Ну, давай, ворожи, коли думаешь, что легче ей станет.
– Станет, станет, ты сам увидишь! – засуетилась старуха. – А подай-ка мне угольков! И водицы! Да соли! Да шевелись, родимый!
– Ну и горазда ты командовать, Феклуша! – усмехнулся мужчина. – Вот тебе всё. Начинай.
– А ты не слушай! – проворчала старуха. – Поди вон, сядь в сторонке. Какой же это нашепт, если каждый-всякий услышит! Хлопотливое ведь наше дело – шептать. Хорошо, если просто сглазили, а если в худой час сказано? А если порчу навели?! Сглаз всего три зори надо отчитывать, а худой час и порчу – целых двенадцать зорь. Ну да мы сейчас узнаем, что это, сглаз или что другое. Ты, Николаша, внимательно смотри: который уголек потонет – с того глаза и болезнь приключилась.
– Эй, Феклуша, ты же вроде только отчитывать собралась, а тут уже и выведывать начала, – удивился мужчина, и Александре снова показалось, что она уже слышала этот голос.
– Молчи, молчи, Николаша! – приказала старуха и забормотала:
– Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, от молитв Пречистыя твоей Матери и всех святых, помилуй мя, грешную, рабу Божию Феклу, аминь. Пошли, Господи, Матерь, Деву Марию, на помощь рабе Божией Александре, а еще пошли святого Авксентия и грозного воеводу небесных сил, Михаила Архангела, и всех ангелов Божьих, сильных и грозных, чтобы выведать нам, с чьего глазу приключилась лихоманка у молодой девицы, рабы твоей Александры. На первый уголек приговариваю мужской глаз! – Послышалось шипенье, потом старуха спросила: – Ну, что видишь?
– Ничего особенного, уголек плавает, – ответил мужчина, и теперь Александра узнала его.
Да ведь это голос Николая Полунина. Николаша – ну конечно! Так же его и Липушка называла. А Феклуша – та самая его нянюшка, о которой рассказывал Федотка. Батюшки! Александра все разом вспомнила, вспомнила и скачку на внезапно обезумевшей Зорьке. Значит, кобылка занесла свою незадачливую всадницу аж в Полунино?!
– Ага! – громким шепотом воскликнула старуха. – Значит, мужчина в сем деле не виновен! Заговариваю на девичий глаз! Ну, что там?
– Уголек плавает, надо быть, и девица не виновна, – насмешливо отозвался Николай.
– Заговариваю на женский глаз! – торжественно провозгласила Феклуша и с нескрываемой тревогой спросила: – Неужто и этот не потонул?!
– Потонул, нянюшка! – не таясь, захохотал Полунин. – Нашли виновную, слава те господи!
– Тише! – зашипела старуха, как все угольки, вместе взятые. – Разбудишь ее!
Полунин охнул покаянно, и на несколько мгновений воцарилось молчание. Потом старуха шепнула:
– Ну ладно, Николаша, ты тут покарауль, а я пойду на лошадку пошепчу, надо животинке помочь, не иначе ее нечистый заколдовал, коль она так понесла.
– Да никакой нечистый тут ни при чем, – сказал Полунин. – Разве что человек, нечистый в помыслах. Я эту Зорьку сотню раз видел – смирнейшая была кобыла. А тут неслась, как с ума сошла… Чудо, как раньше бедную всадницу не сбросила! Но если под седло горсть репейника подсунуть, да еще соли туда насыпать, любая лошадь от боли спятит. Еще чудо, как Александра Даниловна продержалась на ней. Хотел бы я знать, отчего так вышло? Откуда ехала? Зачем? Куда? Ко мне?
Александра открыла глаза.
– Очнулась! – раздался изумленный голос, и к ней наклонилась маленькая старушка, похожая на сушеное яблочко, такая же сморщенная и почему-то так же пахнувшая яблоками. Она была одета во что-то черное, вроде рясы, однако вид имела отнюдь не зловещий или похоронный, а самый добродушный и живой. – Николаша, погляди!
– Я вижу, – сказал Полунин, подходя и смущенно улыбаясь Александре. – Добрый день, Александра Даниловна. Дозволите мне остаться или прикажете уйти, пока вы оденетесь?
Александра только теперь сообразила, что лежит в постели, а на ней вместо платья и прочих предметов дамского туалета надета какая-то просторная рубаха из мягкого отбеленного полотна.
– Ой, – схватилась она за края рубахи, стянутые у шеи тесемками, – да что же это такое?
– Простите, – пробормотал Полунин, отводя глаза, – но платье ваше нужно было почистить и кое-где зашить, и я велел девушкам вас переодеть, а Феклуше – вас обиходить.
Итак, он давал понять, что не сам раздевал Александру и приводил ее в сознание. И все же ее жгло смущение.
– Вы меня спасли, наверное, – прошептала Александра, – мне было с лошадью не справиться… это вы свистели?
– Конечно, я, – кивнул Полунин. – Смекнул, что если вы в стог упадете, то не расшибетесь. Ну и пуганул Зорьку.
– Сама не пойму, как все приключилось, – произнесла Александра. – Мы ездили на прогулку, все было хорошо до остановки на поляне. Потом Устин снова подсадил меня в седло… и Зорька как взбесилась! Неужели правда то, что вы говорите, про репьи с солью?!
– Истинная правда, – вздохнул Полунин, – сам их по одному вынимал из Зорькиного крупа. Да вот они.
Он вынул из кармана платок, развернул его и показал Александре горсточку окровавленных репешков.
– Чьих же это рук дело? – воскликнула она. – Ни Липушка, ни господин Ский, конечно, не решились бы… им бы и в голову не пришло!
– А почему вы думаете, что Ский не мог? – невесело глянул на нее Полунин. – Например, ему хотелось остаться с Липушкой наедине, а вы мешали.
– Да ведь и Липушка твоя медовая могла, – забормотала Феклуша себе под нос. – Видать, она в барышне соперницу углядела, чего тут зазря гадать-то, понятно, чай, что красавица, спору нет, чисто розан из господской теплицы, а Липушка что? Цветик придорожный, касатик неприметный, таких сколь угодно вокруг, да все на одно лицо.
