живу».
Восьмое. «Солоухин? Первый раз слышу… С Камчатки во Владимир приехал…»
Девятое. «Солоухин? Знаю, писатель, к стыду своему, ничего не читала».
Десятое. «Солоухин? Читал “Владимирские проселки”, когда вышли, а больше ничего не читал».
Одиннадцатое. «Это Солоухин – московский писатель? Да он владимирский, в Алепино родился…»
Двенадцатое. «Это Солоухин – русский? Француз, грузин, киргиз найдут в нем больше, чем русские!»
Тринадцатое. «Солоухин – владимирский? Не сказал бы… Он в Москве всю жизнь прожил…»
Четырнадцатое. «Как вы-то сами, Люба, влипли в православие, ведь Бога-то нет! Да еще Солоухина-атеиста в статью притянули!»
Пятнадцатое. Не читал и не буду.
Шестнадцатое. Не читал и не буду.
Семнадцатое. Не читал и не буду.
Восемнадцатое. Не читал и не буду.
Девятнадцатое. Не читал и не буду.
Последние пять отзывов, назовем их узко-молодежными, как раз и подвигнули меня на написание этой книги. Солоухин неизвестен молодежи? Этого еще на Руси не хватало!
Двадцатое. «Как отношусь к Солоухину? Я так люблю его лирику», – моя знакомая, Инесса Владимировна, тут же начала цитировать стихотворение. И радостно было слушать это рябиновой осенью, освещающей город в 2002 году:
В Иванов день набраться духу
И в лес идти в полночный час,
Где будет филин глухо ухать,
Где от его зеленых глаз
Похолодеют руки-ноги…
И с места не сойти никак,
Но где уж нет иной дороги,
Как только в самый буерак.
От влажных запахов цветочных
Начнет кружиться голова.
И будет в тихий час урочный
Цвести огнем разрыв-трава.
Схвати цветок, беги по лесу,
Он все замки тебе сорвет.
Освободит красу-принцессу
Из-за чугунных тех ворот.
Ах, эти сказки, эти сказки!
Лежим на печке стар и мал…
Снежки, рогатки и салазки
Подчас на сказки я менял…
А жизнь меж тем учила круто,
С размаху била по зубам.
И разъяснил ботаник вскоре…
Права ботаника, права.
Но я-то знаю: в час урочный
Цветет огнем разрыв-трава!
Мы порадовались вместе ее отличной памяти.
– Мне тоже запомнилось сразу, – продолжаю разговор, – «Имеющий в руках цветы плохого совершить не может…»
Добавляю собеседнице, что довелось полгода жить в Италии (там сын живет) и, когда возвращалась, едва самолет чиркнул об асфальт аэродрома Шереметьево, слезы, а в мыслях солоухинское:
Я шел по родной земле,
Я шел по своей тропе…
Это не значит, что меня в Италии плохо принимали – все мои духовные устремления исполнились. Я видела «Последнюю вечерю» Леонардо да Винчи (так итальянцы называют «тайную вечерю») в церкви Мария делла Грация. Побывала и в «Ля Скала», насладилась музыкой Бетховена в исполнении великолепного оркестра Рикардо Мути. Ездила в город Бари из Милана, приложилась к мощам Николая Чудотворца… Да, так сподобил Господь не по грехам моим, а по милости своей.
И все-таки – родная земля – это родная земля! Пусть меня кто-то подтолкнул, пустил шутку, – но ощущение родства с родной землей мне подарила прекрасная Италия.
Значит, делаю вывод, если «в обиходе» живут слова и строки – это и есть подлинная поэзия. Знаменитый «Колодец» Инесса Владимировна процитировала тоже без предварительной подготовки, по памяти:
…И понял я, что верен он,
Великий жизненный закон:
Кто доброй влагою налит,
Тот жив, пока народ поит.
И если светел твой родник,
Пусть он не так уж и велик,
Ты у истоков родника
Не вешай от людей замка,
Душевной влаги не таи,
Но глубже черпай и пои!
– Посмотрите, как у Солоухина все весомо, грубо, зримо, я бы сказала еще, сочно, как описан сруб, вода «как смоль густа, как смоль черна, она как стеклышко чиста…»
Мы расстались на троллейбусной остановке друзьями, хотя до этого мало общались, живя в одном городе. Нас объединил Солоухин.
Двадцать человек – двадцать отношений к Солоухину, двадцать мнений. Где истина? Каков же подлинный Солоухин? Может быть, это и есть цель моей книги: преобразовать различные (часто необоснованные) мнения в одну общую цель – увлечь молодые умы чтением произведений Солоухина; преобразовать их неведение и невежество в доброе отношение к творчеству писателя-классика, писателя-земляка.
Но как это сделать? Во-первых, самой прочитать (или перечитать) каждую солоухинскую строчку. «Тогда ты получишь право, – сказала я себе, – говорить о творчестве этого писателя».
Итак, май, июнь, июль, август 2002 года. Я одна в читальном зале. Царские условия! Учащиеся на каникулах. И тут же получаю духовный подарок от Владимира Алексеевича – повесть «Прекрасная Адыгене». Она оказалась так созвучна моей душе потому, что в молодости мне довелось заниматься альпинизмом. Имею разряд по этому виду спорта за девять восхождений. Одно из них было на Эльбрус, высочайшую вершину Европы, 5633 метра над уровнем моря.
Читая Солоухина, я как бы вернулась к годам своей молодости и радовалась совпадению впечатлений, мыслей, ассоциаций своих и писателя через… 30 лет!
К его прекрасно-чистой повести я бы добавила одну деталь, подробность, которая, может быть, сделает ее еще достоверней – каждый ботинок альпиниста весит полтора килограмма. Они обиты железом, триконями. Таким образом, любой альпинист имеет на ногах как бы вериги, и, совершая подходы к перевалам, восхождения, он совершает не просто физическую работу, а борется сам с собой, а это и есть путь к духовному, горнему.
Свое восхождение к духовной жизни писатель начал именно с вершины Адыгене. Он так заканчивает повесть:
«Двадцать первое августа одна тысяча девятьсот семьдесят второго года. Десять часов утра. Мне сорок восемь лет. Я стою на вершине Адыгене. Я разорвал кольцо. Я стою на вершине Адыгене. Уже ничего нельзя сделать. Никогда не будет меня, не стоявшего на вершине Адыгене, а всегда буду я, совершивший восхождение, преодолевший все, что надо преодолеть, достигший вершины и стоящий на ней. Я стою на вершине Адыгене. (Ее высота 4404 метра.)
Эти строки писателя полны чувства, не очень отредактированы: два раза он повторяет одно предложение – «Я стою на вершине Адыгене», но читатель понимает, что сейчас не до редактуры, полнота радости от покорения вершины захлестывает его.
В 1972 году во Владимире было очень жаркое лето, а я ходила беременная, собираясь родить сына (дочь уже была), – так вот почему мне было не до прекрасной Адыгене! Свое восхождение на Эльбрус я совершила в 1962 году, когда мне было 24 года! Хорошо помню первое, что пришло на ум: «Кавказ подо мною…» – песчинкой, ростом 152 сантиметра. Я видела, как говорят сейчас, «в натуре» прохождение скального маршрута Михаилом Хергиани. Стройный, в спортивном костюме, – он голубой ящеркой промелькнул по грозным скалам и, не дав нам опомниться, оказался на верху скалы. Это незабываемо! В повести Солоухина читатель встретит и это славное имя, известное альпинистам всего мира.
В «Прекрасной Адыгене» Солоухин продумывает – как жить человеку на земле? Как сохранить здоровье? Обедать, ужинать «цивилизованно» со стаканом в правой и сигаретой в левой руке, или взять себя за шиворот и потащить подальше от табачного дыма, от этого угара цивилизации. Он выбирает второе, хотя ему уже сорок восемь! И записывает слова, видимо, взятые из справочника по альпинизму:
«Взойдя на вершину, человек испытывает глубокое удовлетворение не только от тесного общения с нею, но прежде всего от чувства самоутверждения, познания своих физических и моральных сил, познания своей способности к достижению трудной и опасной цели».
И тут же на вершине Адыгене начало его исповеди, тут происходит очищение его сердца. Читаем:
«Тщеславие совсем не свойственно мне. Счетчик Гейгера, настроенный на тщеславие и поднесенный ко мне, не издал бы ни единого звука. Я не перечитываю своих статей, когда они печатаются в газете (разве что узнать, много ли вырезано), я не храню газет и журналов, где напечатаны мои рассказы или стихи, и не собираю статей, написанных о моих книгах, а тем более упоминаний своего имени. Я не стремлюсь в президиумы собраний и на трибуны, я не завидую собратьям, когда они получают премии, звания, ордена.
Но теперь я почувствовал глубокое удовлетворение и даже гордость. Рябухин показывал и называл вершины, цирки, ледники, ущелья и реки, а я шептал про себя, так, чтобы никому не было слышно: «Двадцать первое августа одна тысяча девятьсот семьдесят второго года».
… Читальный зал, где я занималась, был пронизан золотыми лучами заката, и особо яркий Лучик, упавший на соседний полированный столик, подкрался к моему раздумью: «Как все это передать молодым?»
– Что все?
– И восхождение писателя на Адыгене, и мои впечатления-воспоминания, и благостную тишину этого зала, и эти невзятые книги на полках.
– Что грустишься – не грустись, – уловил мой вздох яркий Лучик, – традиции на что? А твоя земля?
– Традиции, – это ты верно подсказал Лучик, – но они, молодые, не хотят их знать, не захотят меня слушать. Голос мой тонок, а они, слышишь, как звенят их задорные молодые голоса на Гусинке – все отправились купаться в старицу.
– Может быть, и тебе, – слегка улыбнулся Лучик, – последовать их примеру… чтобы не быть нудной… не потерять контактов с молодежью?
Я отправилась на купанье, сдав стопку книг библиотекарю: ведь завтра
