— Он выходит.
— Вижу. Снимай.
Гостиница — вообще то подпольная, в Кабуле таких было много, для тех, кто временно приезжает сюда — располагалась очень удобно — тут рукой подать и до Майванда и до Дар уль Амман, и базар рядом — в общем, торговая улица, самый ход. Три дня назад здесь сняли комнату люди, которые выдали себя за торговцев с Кандагара, приехавших в Кабул на переговоры, и чтобы продать кое-что. С собой у них были две большие сумки, одеты они были, как обычно одеваются торговцы, а один из них действительно был из Кандагара, говорил, как говорят люди в тех местах, и мог рассказать, что к чему в городе. Они заселились в комнату и почти не выходили оттуда, не доставляли никому никаких проблем — про них и не вспоминали больше. На самом деле — это были люди из Царандоя, и более того — это был молодой призыв, коммунисты, выросшие уже при новой власти и готовые защищать ее. Таких людей было относительно немного — но такие люди были!
Один из них снимал стоянку такси стареньким ФЭДом, другой комментировал происходящее и записывал в блокнот, даже не глядя.
— Ага… это Кхушаль. Вот он. Идет… проверяет все ли заплатили. Стоп!
На его глазах водитель сел в машину такси
— Он сел в машину! Снимай.
— Снял… Четыре кадра осталось.[64]
— Нормально… Ты видишь?
— Он не заплатил! — резко сказал третий, который смотрел в подзорную трубу — на машине нет знака.
— Вижу.
Все знали, кто такой Кхушаль. Отец приворовывал, при короле дважды сидел. Брат — в моджахедах. В такси его привел дядя, потому что у него была беда — не было сыновей. Некому было передать машину…
— Он в машине.
— Может, он там уже убивает?
— Не торопись!
Кхушаль вышел из машины, повернулся — что-то сказал
— Он чем-то расстроен.
— Рассержен даже… — пробормотал тот, кто держал трубу
И в самом деле, Кхушаль пошел к своему такси, что-то говоря на ходу — было видно, как шевелятся его губы.
— Такси уезжает! — резко сказал третий, с подзорной трубой — разворачивается, нарушает правила!
— Снимай.
— Четыре кадра!
— Быстрее!
Щелкнул фотоаппарат, потом еще раз.
— Номер снял?
— Я запомнил — сказал третий, с трубой — похоже, что кто-то не желает платить.
— Надо установить за этим такси слежку. Поговорить с водителем, они попытаются убить и его. Нам нужны доказательства.
— Как это нет? Ты что-то путаешь, рафик. Проверь еще раз.
— Ничего я не буду проверять! — донеслось в телефонную трубку — говорю же, такси с таким номером в Кабуле нет! Моя картотека не врет!
В трубке раздались гудки.
— Вот негодяй! — молодой капитан Амаль швырнул трубку на рычаг — хам и негодяй!
Сидевший за столом напротив рыжий, с подозрительно красным (от давления, не от пьянства, а давление от нервов, обычного спутника милицейской работы) офицер, одетый не в советскую форму, а в форму Царандоя поднял глаза на ругающегося ученика.
— Что произошло?
— Не хотят давать данные по картотеке, рафик Петр! — выругался молодой капитан — мы работаем вместе и делаем одно дело, а ему лень проверить!
Рафик Петр был на самом деле Петром Евгеньевичем Бакшаевым, в народе он имел, помимо обычной 'гражданин начальник' кличку 'Бакс'. Последнее место работы перед командировкой в Афганистан — Василеостровское РОВД, Ленинград, зам по розыску. Засунули в Афганистан его друзья, с большим риском для шкуры — нет, не для шкуры Бакса, а для своей собственной — Баксу на хвост упала собственная безопасность. Все то же самое — укрытые от регистрации дела, бич любого разыскника, это еще до переворота было. Сначала Бакс сильно матерился — в Афганистане по слухам было хреново — но к означенному дню уже втянулся и даже полюбил своих бесхитростных и готовых учиться учеников, из которых он растил волков розыска. Бакс был обычным советским ментом, огрубевшим душой. Умеющим когда нужно прогнуться перед начальством, стоически выслушивающим ругань в свой адрес, знающим все ходы и выходы, умеющим липануть, знающим меру в нарушении закона, но все-таки нарушающим его. Такими же были и все его коллеги, он знал кто и как липует, кто стучит на своих коллег, кто подлизывает задницу начальству в надежде пролезть на самый верх. Работу все они — и он сам, в том числе выполнял с каким-то усталым цинизмом. Труп, звонки следака, отработка подозреваемых, кого-то нашли, устроили ему ласточку или слоника. Раскололи — потом суд, срок. Утром — начальство вы…о, а до этого и начальству на селекторном прилетело, куча бессмысленных, никому не нужных бумаг, которые надо заполнять, вечером на грудь принять для успокоения нервов. То с прокурорскими поцапались, то еще что, то собственная безопасность налегла. Они привычно, механически выполняли работу, но если бы кто-то взял любого из них за плечо и спросил — парень, а зачем ты это делаешь, то не услышал бы в ответ ничего, кроме невнятной матерщины.
А вот тут — было по-другому. Бакс не мог припомнить, где он видел такое. Потом вспомнил — в фильме 'Рожденная революцией' называется. Такая же чистая, незамутненная вера в то, что ты делаешь, в то, что это нужно, для страны нужно, для народа, для каждого конкретного человека. Когда они работали в Ленинграде — урки для них порой были ближе по душе, чем родное изовравшееся начальство, которое вечно не знает, чего хочет, а потом — тебя же и подставит. А вот тут — эти ребята искренне переживали за свое дело, искренне хотели, чтобы в их стране было лучше, чтобы не было преступности. И не только Бакс их учил — он и сам от них кое-чему учился, учился, как быть человеком, а не свиньей.
— Какие данные?
— Да по такси…
— Э, нет… Так не пойдет, рафик. Ну-ка сядь и объясни толком, что за такси.
— Ну, мы же розыскное дело ведем, Пелена, знаете ведь?
— Дальше.
— Вот мы поставили группу наблюдения они и…
Амаль рассказывал — а в голове старого и битого опера Бакса звенел сигнал тревоги.
Такси, номера которого нет в картотеке.
Такси, за которое рэкетиры не смогли взять мзду. И даже когда предъявили претензии — то это ничего не закончилось.
Такси, которое никто не знает.
И тогда, у советского посольства — тоже было такси!
Подполковник милиции дотянулся до телефона, набрал номер, подождал ответа.
— Товарищ генерал-майор, это подполковник Бакшаев. Нужна срочная встреча, как можно быстрее. Да, понял. Так точно. Есть.
Опустил трубку, глянул злобно-весело на опешившего Амаля
— Пошли, рафик. На ковер к начальству…
