него непременным фоном любой мало-мальски выгодной сделки, но он верил в свою звезду, как отчаянный игрок верит в то, что последняя ставка, ради которой он заложил голову, принесет ему наконец удачу.
— Нет, не уверен, — ответил он спокойно. — Ведь кто я такой? Всего лишь посредник. Почему сердишься, досточтимый бек? Скажи новые условия, я передам Крученому. Он, наверное, согласится.
— Почему согласится?
— У него нет выбора. Ты контролируешь восточные коридоры. Он гордится дружбой с тобой. Но Миша тоже не может долго работать себе в убыток. С экономикой не поспоришь. Дай ему роздыху, бек. Это взаимовыгодно.
Алихман-бек задумался, глядя куда-то далеко поверх ресторанных голов. Может быть, ему явилось отчетливое видение родных ущелий. Сердце давно тосковало по солнечной, прекрасной родине, чьим преданным сыном он остался навеки. Разве не ради нее, любимой и светлой, все его великие труды? Незавидна участь абрека, вынужденного жить среди говорливых, коварных, трусливых, лживых русских свиней, но таков его рок: вместе с верными кунаками, не покладая рук, не зная отдыха, рубить окна в Европу и в Америку, и они уже прорублены наполовину. Уже грозная, спесивая Россия, мать всех пороков, покорно преклонила колени.
Он с сочувствием смотрел на мелкого, красномордого русачка в нелепом пиджаке, ерзающего, как шлюха на колу, изображающего значительную фигуру, но готового, как все они, снова и снова безропотно платить дань.
Жалкое, бессмысленное племя. Единственная сила этих людей в том, что их слишком много копошится на необозримых пространствах, и острые зубки вырваны еще далеко не у всех.
— Хорошо, Георгий, — сказал примирительно. — Передай Мише, с каждого доллара набавляю десять центов. Это не моя прихоть. Накладные расходы растут, рубль падает, пусть Мишин бухгалтер посчитает. Лишнего я не беру.
Гоша Прохоров достал из внутреннего кармана пиджака простенький калькулятор и застучал по кнопкам с изумительной быстротой. Поднял на бека равнодушные глаза.
— Получается, за эту партию ты хочешь еще около двухсот тысяч?
— Чуть меньше, чуть больше — какая разница. В бизнесе важен принцип.
— Святые слова, — сказал Дрозд. Гарик Махмудов нежно погладил его по плечу.
— Ты хороший человек, да, Георгий? Но наглый, да?
— В Казани других не бывает, — подтвердил Леха Жбан.
— Выпей еще водки, — предложил Алихман-бек. — Мы тоже с тобой выпьем. Чтобы не осталось обид.
Однако слова Алихмана повисли в воздухе, потому что никто с Дроздом пить не стал. Ему пришлось осушить второй фужер одному. На этот раз он положил в рот зеленую маслинку на закуску.
— Любишь водку, да? — спросил Гарик Махмудов. — Без водки жить не можешь?
— Не могу, — признался Прохоров. — Без нее — хоть в петлю.
— Ну и хорошо, — заметил Алихман-бек. — У нас водки много. Не жалко для добрых друзей… Когда дашь ответ, Георгий?
— Завтра утром, досточтимый.
— Утром так утром, — Алихман-бек потянулся за салатом, теряя интерес к разговору. — Ступай, Георгий. Утром жду звонка.
— Мише передать, это ваше последнее слово?
— Зачем последнее? У нас много других слов. За один раз всего не скажешь.
— Благодарю за угощение, бек, — Гоша поднялся, вынырнув из пиджака, как из воды. Лицом красен и тих. Мельком встретился глазами с Лехой Жбаном и доверчиво ему улыбнулся.
Через минуту у Алихман-бека в очередной раз прихватило пузырь, и он грозно выругался. Пожаловался Гарику:
— Камень, сука, шевельнулся. Пойду отолью.
Леха Жбан вскочил первый и двинулся между столами, бросая по сторонам устрашающие взгляды. Алихман-бек шел следом, милостиво кивая знакомым. Двое-трое гостей фамильярно подняли бокалы, приветствуя хозяина. Некий тучный господин, напоминающий вальяжной осанкой экс-премьера Черномырдина, встал из-за стола, и они с Алихманом дружески расцеловались. В сущности, клуб «На Монмартре» по вечерам превращался в гостеприимный дом, куда съезжались лучшие люди города, а также залетные купцы, чтобы пообщаться в неформальной обстановке.
В туалет Леха Жбан, как положено, вошел один, оставив босса в коридоре. Не удивился, увидев сидящего под зеркалом на стуле пожилого мужика в теневых очках.
— Все же решился, Харитон Данилович?
— Ну как же, Леша, выхода нет, — огорченно развел руками Мышкин. — Бек нас в покое не оставит, сам понимаешь. Его повадка известная, косит под чистую.
— Как же я? У меня все же должность, бабки текут.
— С тобой, Леша, как уговорились. Убытки компенсируем. Переждешь месячишко, к Тарасовне войдешь в долю. Сам же говорил: обрыдло на черноту пахать.
Леха Жбан хмуро кивнул.
— Вован где?
— Живой. На толчке отдыхает.
— Справишься сам-то с упырем?
— Не волнуйся, Леша, никто не услышит. Ступай, зови горемыку.
Леха молча крутнулся на каблуках. В коридоре доложил хозяину:
— Все чисто. Приятного облегчения.
Алихмана подпирало всерьез, еле дотянул до писсуара. Но едва расстегнул ширинку, услыхал позади участливый голос:
— Поворотись-ка, сынок, мордой к смерти.
Железный горец не потерял самообладания, не занервничал, с трудом, но пустил вялую струю. Минуты две старательно опорожнялся. Гадал, кто же это подкрался? Из местных вряд ли. Здесь все под контролем. Значит, подослали извне. И Жбана, поганца, купили. Интересно, за сколько?
Наконец застегнул штаны, обернулся. Увидел мужчину в темных очках, с ухватистым, плотницким топориком в руке. В лицо не признал, спросил:
— Ты кто? Почему озоруешь?
Мышкин снял очки, блеснуло бельмо на левом глазу. Почему-то медлил с ударом. С любопытством разглядывал носатое, страстное лицо. Впервые видел Алихман-бека так близко. Надо же, обыкновенный человек, а взнуздал целый город. Вот загадка для ума. Чубайс грабит, Елкин грабит — это понятно, у них армия и банк. А у этого ничего нет, кроме напора и ненависти. Но боятся его не меньше. В другое время Мышкин в охотку с удовольствием посидел бы с этим человеком за чаркой, расспросил бы кое о чем, да теперь уж не придется.
— Брось топор, деревня, — презрительно сказал Алихман-бек. — Не по руке замах. С твоим ли рылом пасть разевать.
— Не я, так другой, — мягко ответил Мышкин. — Укоротить тебя пора. Не обижайся, больно не будет.
В бешенстве, кошачьим движением Алихман-бек вскинул руки к корявой роже, но немного не достал. На долю секунды опередил его Мышкин, втемяшил обух в разгоряченный лоб. Так скотину валят на убойном дворе, и могучий бек покачнулся, осел на плиточный пол. Замерцала в очах смертная тень. Выдохнул тяжело, со свистом, отпуская живую силу на волю. Не соврал убивец, боли не было, но свинцовая жуть проняла до костей. Шевельнул губами в немой угрозе, да никто его не услышал.
Мышкин отступил на шаг и с полного размаха вторично опустил обух на чугунный череп. Изо рта абрека выплеснулась розоватая юшка, очи щелкнули и закрылись, как два телевизора. Гордая душа голубоватым облачком скользнула к вентиляционному люку.
Мышкин оттащил мертвое тело в соседнюю с охранником кабинку и тоже пристроил на толчке. Он не радовался смерти врага, на сердце кошки скребли. Давно чуял, пришла новая эпоха и в ней будет столько лишних смертей, сколько звезд на небе.
