дознания, безусловно, приятное совмещалось с полезным. Однако, если женщине, благодаря каким-то индивидуальным особенностям, удавалось перебороть эротическую кому, как случилось, видимо, и с этой медсестрой, она погружалась в тяжелейшую депрессию, из которой вывести ее было практически невозможно. За полгода из десяти женщин, напичканных «перхушкой» и чудом не околевших на любовном ложе, все десятеро на седьмой, восьмой и девятый день покончили самоубийством. Причем любопытная подробность. Девять из десяти выбрали необычный способ ухода из жизни: подкрались к распределительным щиткам (каждая по месту жительства) и поубивали себя электрическим током. Генрих Узимович даже собирался более внимательно проанализировать эту цепочку: эротический шок — глубокая депрессия — электричество. Что-то тут ему мерещилось неслучайное, требующее осмысления.
Сказать обо всем этом юному пахану он не решался, уж больно пытливо тот его изучал своими васильковыми, пронизывающими глазами.
— Извините, господин Егор, эта девушка… она ваша родственница?
— Она моя невеста.
— Ах так… — Генрих Узимович уже примирился с мыслью, что придется поработать на этого мальчика: похоже, эпоха Хакасского исчерпала себя. Сам факт, что его рабыню, подаренную Рашидову, так легко вывезли из города, говорил о многом. Рашидов тоже в чем-то прокололся, по пятам за ним идет более молодой и сильный зверь, и, может быть, ему, Генриху Узимовичу повезло с нынешним похищением. Он не собирался покидать Россию. В ней богатств еще немерено.
— Ах так, — повторил он и потер лоб ладонью извечным профессорским жестом. — Что ж, давайте посмотрим. Где у вас можно руки помыть?
Аня в белой ночной рубашке сидела на кровати, укрытая до колен одеялом, в расслабленной позе русалки, уставившись неподвижным взглядом на противоположную стену. На вошедших Егора и Шульца- Степанкова она не обратила никакого внимания. Мышкин с ними не пошел на медосмотр: он с самого начала не одобрял никчемной Егоркиной возни вокруг распутной девицы. Хотя Роза Васильевна сказала ему, что Аня не распутная, а несчастная девушка, пытающаяся уцелеть в водовороте событий, несущих ее, как березовую почку весенний поток. «Зачем же она жила с кровососом Хакасским?» — резонно спросил Мышкин у сердобольной татарки. На что та искренне ответила: «Ты чурбан, Харитоша, и больше никто».
Генрих Узимович провел перед глазами девушки ладонью и профессиональным, умильно-слащаво- бодрым голосом окликнул:
— Алло, куколка! Ты меня слышишь?
— Конечно, — прошептала Аня, не отводя глаз от стены, где она видела что-то такое, что, кроме нее, никто не видел.
— И что у нашей девочки болит?
— Ничего не болит.
Доктор оглянулся на Егора и поразился выражению его лица: сострадание, перемешанное с ненавистью. Он таких лиц давно не видел. Жители Федулинска все поголовно были счастливы, улыбались друг другу, и если на их глазах кого-то потрошили, застенчиво отворачивались.
— Она вас узнает? — спросил он.
— Узнает. Ты ведь узнаешь меня, Аня?
Девушка с трудом перевела на него взгляд:
— Я не сумасшедшая, Егор. Я тебе говорила.
— Покушать хочешь?
— Нет, спасибо.
— Может быть, принести мороженого? Вкусное, мандариновое. Или кофейку попьешь?
— Нет, спасибо.
— Ничего не хочешь?
— Ничего не хочу. Если я мешаю…
— Нет, нет, ты никому не мешаешь, малышка. Сиди спокойно.
С отрешенностью куклы, облегченно вздохнув, Аня снова уставилась на стену.
— Все ясно, — еще умильнее провозгласил доктор. — Наша девочка абсолютно здорова, — и потянул Егора из спальни.
В гостиной Мышкин включил телевизор и с удивлением внимал действу на экране. Шел урок безопасного секса: две полуголые зрелые дамы, истерично хохоча, натягивали на муляж атлета огромный, разноцветный презерватив. Но почему-то не туда, куда обычно, а на голову.
— Она третий день ничего не есть, доктор, — пожаловался Егор. — Сделайте что-нибудь. Я заплачу.
— Сон у нее как?
— Сон хороший, она совсем не спит. Так и сидит часами. Или ляжет и смотрит в потолок. По-моему, она и в туалет не ходит.
— Клиника неважная, — глубокомысленно изрек Генрих Узимович. — Но обнадеживает реакция на окружающих. Она отвечает на вопросы. Обычно они наглухо замыкаются в себе.
— Я убью Хакасского, — твердо пообещал Егор. — А вам, доктор, настоятельно советую ее вылечить.
— Ее нельзя вылечить, — сгоряча и с испугу бухнул Шульц.
— Надо постараться, — наставительно заметил Мышкин, — коли по-доброму просят.
— Что значит по-доброму? Я же не кудесник, врач. У нее психика разрушена, сознание на волоске. Опять же суицидный синдром в наличии. Это вам не игрушки.
— Никто с тобой не играет, мистер. — У Мышкина конвульсивно дернулась щека, и доктор автоматически вжал голову в плечи. — Где споткнешься, там и ляжешь навеки. Никто тебя не спасет, коли сам себе не поможешь. Умный мужик, немец, должен понимать.
Страх, ненадолго отступивший, кольнул Генриха Узимовича в печень. Уголовная нечисть, они ведь не различают, кто благородный человек, а кто обыкновенная российская козявка. Уж сколько лет чистят эту страну, лучшие умы планеты задействованы, а чуть зазевался — и опять ползут из каких-то потайных щелей. Он не сомневался, что громила с бельмом, похожий на пожилого вурдалака, действительно при малейшей оплошности свернет ему шею, как куренку. И молодой ничуть не лучше. Даже, пожалуй, опаснее. Ясный взгляд, культурная речь, располагающая улыбка, а в кармане нож. Для таких нет ничего святого. Их действия непредсказуемы, ибо живут они пещерным инстинктом, не разумом.
— Я же не отказываюсь, — в унынии пробормотал Генрих Узимович. — Как я понимаю, мы заключили контракт. Вместо нормальных прививок федулинцы получают обыкновенную глюкозу. Это трудно сделать, но я попробую. Хотя, как вы догадываетесь, рискую головой. Чего еще вы от меня хотите?
— Девушка, — напомнил Егор. — Моя невеста. Помогите ей, доктор. Каждый яд имеет противоядие. Сама природа об этом позаботилась, разве не так?
— В данном случае — нет. Препарат новый, в стадии разработки. Естественно, через год, через два…
У Мышкина вторично дернулась щека.
— Не зарывайся, мистер, ты же весь в дерьме, а строишь из себя ангелочка. Я бы с тобой прямо сейчас разделался, Егорушка не велит. Ты ему в ножки поклонись за это, а не мекай невесть чего. Сказано, подними девку, значит, подними.
Господи, с тоской подумал Шульц, за что мне такое наказание? Вслух сказал:
— Я не любитель пустых обещаний, уж как вам угодно. Хоть четвертуйте. Если она справится, то только своими силами. Это бывает. Известны случаи самоизлечения даже от рака. Но лекарства у меня никакого нет. Не надо меня пугать, господин Егор. Я научный консультант, не более того. Пригласили — я приехал. Обычная мировая практика. Преступления в этом нет.
— На нет и суда нет, — Егор через силу улыбнулся. — Все же молитесь Богу, чтобы Аня не умерла.
