объятиях — и вдруг дернулся, глаза широко раскрылись.
Он со всхлипом втянул воздух; что-то было неправильно, совершенно не так, как должно быть. Он попытался заговорить, но из горла вырвался лишь хрип.
Холливелл шатнулся назад, рукой задел ближайший столик, смахнул на пол бутылку «Бордо». Глянул вниз, на грудь — на рукоять, торчащую из груди. Рукоять была серебряная, слегка потемневшая, со стертыми завитушками, с инициалами «П. Р.».
Дина резко повернула стилет в ране и вытащила длинное лезвие: на рубашке Холливелла проступила кровь.
— Я даже не знаю, каким словом это назвать, — проговорила она мрачно, отступая.
Холливелл упал на колени; Дина благоразумно опустила стилет Питера себе в сумочку, поверх стодолларовых купюр.
Наконец-то она поняла, отчего Питер так любит ощущать себя Богом. Какое наслаждение он испытывает, решая, кому жить и кому умереть в мире, который он создал.
Как долго?
В этом тихом богатом квартале, где улица была обсажена деревьями, мигающие красно-синие огни полицейских машин казались совершенно чужими. Чуждыми, злобными и нереальными: ведь преступления здесь просто-напросто не могли происходить. Чудилось, будто убийства и грабежи здесь столь же нелепы, как нападение на дрему — сказочного человечка, который сыплет детям в глаза песок, чтобы им хотелось спать.
Сполохи красно-синих огней добавляли красок в мрачную гостиную Джеффри Холливелла. Они вливались сквозь высоченные, от пола до потолка, окна и отражались на предметах.
Когда детектив Пола Росси опустилась на колени возле накрытого простыней трупа, вид у нее был усталый, как будто она недосыпала много ночей подряд. На белой простыне гуляли красно-синие блики мигалок, пятна проступившей крови на миг вызвали чувство, схожее с жалостью: как будто приходится арестовывать старого друга. Вылившееся из бутылки вино на полу дополняло угрюмую цветовую гамму.
Росси спросила себя, как ощущается лезвие кинжала, когда входит в сердце. Не в фигуральном смысле — это-то она знала: в буквальном. Есть ли разница? Это больнее, или, наоборот, боль чувствуется меньше? Опять же кровь течет. И все заканчивается гораздо быстрей. А это несомненный плюс.
Поддавшись гипнотическому ритму мигающих огней — красный-синий-красный-синий, — она задумалась над следующим вопросом: что натворил этот сукин сын, если нарвался на то, что огреб.
Росси не стремилась переложить вину на жертву преступления, но ведь в самом деле мало кто из убитых совсем уж ни в чем не виноват. Очень многие заслуживают то самое, что получают. А некоторые заслуживают худшего — и преспокойно себе живут, свободные и довольные жизнью.
Насчет жертв преступления Росси немало могла бы рассказать.
А может быть, она просто слишком давно работала в полиции, видела слишком много трупов.
«Как долго?» — вот реальный вопрос, требующий настоящего ответа.
Как долго Холливелл тут лежит? Часа два-три, не меньше. Пока соседка, гулявшая с собакой, не обратила внимание, что дверь в его доме нараспашку.
Как долго убийца планировал свое преступление? Или он вовсе ничего не планировал, а случайно забрался в дом — и Холливеллу не повезло, его линия жизни оказалась слишком короткой?
Как долго еще убийце гулять на свободе?
Ответов так сразу не найдешь.
Росси тяжело поднялась с коленей. Честно говоря, больше всего ее волновал вопрос совсем иного толка: как долго осталось терпеть, прежде чем она закурит сигарету?
А тут и думать нечего.
Ужасно долго.
Она осмотрела берлогу Холливелла, пройдясь по комнатам. Именно берлогу, другого слова не смогла подобрать. Обиталище убежденного холостяка; кругом сплошь черная кожа да цветное стекло, все настолько в духе восьмидесятых годов, что не хватало только лучших песен группы «Дюран Дюран», — Росси бы ничуть не удивилась, если бы звучал их альбом на бесконечном автоповторе.
Она постояла перед картиной кисти Нейджела, с автографом, который художник мог бы написать другу, а не богатому поклоннику своего творчества. Интересно бы знать, во что картина обошлась Холливеллу? На полотне была изображена молодая красотка — волосы цвета воронова крыла, ярко-алые губы, в ушах — золотые серьги в виде крупных колец, серый свитер порван и спадает с плеча, грудь обнажена. Что ни говори, а Холливелл был склонен к тому, чтобы выставлять богатство напоказ.
— Да, теперь уже был, — пробормотала Росси и двинулась дальше.
Прошагала по длинному коридору, украшенному сомнительными скульптурами, вошла в роскошную хозяйскую спальню. Присев на край обширнейшей кровати, выдвинула верхний ящик тумбочки, шариковой ручкой поковыряла его содержимое.
В ящике аккуратно, как в аптеке, лежали пластиковые упаковки с таблетками и порошками: героин, кокаин, ЛСД, экстази, марихуана… Много их было, разных.
Вот что Холливелл оставил после себя.
Рабочий стол был из черного стекла и невероятно чистый. Ни пылинки, следов от пальцев и то нет, как будто стол хранился в музее под стеклом; или словно Холливелл не оставлял отпечатков, а пыль не смела оседать.
На столе Росси обнаружила наладонник Palm Pilot, подсоединенный к внешнему аккумулятору, рядом с компьютерным монитором. Монитор был дорогой, с плоским экраном; размером этот экран был не меньше телевизора, что стоял у Росси в квартире.
Ей не хотелось трогать наладонник — оставлять отпечатки на его сияющей серебряной поверхности. Однако ей не была свойственна чрезмерная склонность к чистоте; отпечатки пальцев и пыль естественны, прекрасны — по крайней мере, так хотелось ей верить каждый раз, когда она возвращалась в свою маленькую дешевую квартирку в доме без лифта.
Поэтому Росси все же включила маленький компьютер. Цветной монитор ожил, пароля не требовалось. Тем лучше. Она пролистала список телефонных номеров: имена расположены в алфавитном порядке, телефоны указаны домашние, мобильные, рабочие.
Нажав букву «Л», она обнаружила номер Майка Левина. Имя показалось знакомым, хотя Росси не могла сразу припомнить, кто это. А вот имя, которое стояло шестью буквами ниже, она знала отлично.
— Сукин сын, — выругалась она шепотом, выключила наладонник и забрала его как вещественное доказательство.
Дина и Питер
Вот теперь, наконец, она могла читать.
С чашкой кофе в руке Дина устроилась на обширном подоконнике за кроватью, прислонившись спиной к холодной крашеной стене, подвернув под себя ногу и чуть постукивая коленом по стеклу. Так ей было удобно.
Она снова была одета в футболку с картинкой. Тоже удобно, очень уютно, и футболка утешает ее, точно живое существо, — потому что она пахнет Питером. По крайней мере Дине так казалось. Футболка напоминала о его кабинете, о тайнике, где хранились таинственные слагаемые рождения Анжелы: так в католических церквях хранятся частицы креста, на котором был распят Христос.
