Домой, домой
Самолет «Американ Эйрлайнз» летел в аэропорт Ла-Гуардиа. Сокрушенный всем, что произошло, придавленный чувством вины, Питер покачивался в кресле — вперед-назад, вперед-назад — и задавал себе один-единственный вопрос: «Почему?» Он не корил себя: «Что я натворил?!» — а вновь и вновь пытался понять: «Как я позволил такому случиться?»
— Это была ошибка, — шептал Питер. Рядом никто не сидел, некому было наблюдать его отчаяние. Некому посчитать его параноиком, представляющим угрозу национальной безопасности.
И винить было некого: сам кругом виноват.
Слишком много выпил… Пьяный, — вот прекрасное оправдание! Купился на ее похвалы роману, на этот ее взгляд снизу вверх. И на то, как она плечом касалась его в баре. Вовсе не потому прижималась, что места было мало, а оттого, что ей это нравилось. И ему нравилось. Он сам к ней жался и не подумал даже отодвинуться.
Как давно ему доводилось видеть ТАКОЙ женский взгляд? Когда прекрасная незнакомка ТАК его хотела? Уж и не вспомнить. Да было ли это вообще? Вряд ли. А Дина говорила самые верные слова — как будто нажимала кнопки в нужном порядке, чтобы запустить механизм. Отлично знала, что и как делать, потому что внимательно читала его книгу. Инструкции были яснее ясного.
Питер не сомневался, что правда о случившемся не выплывет. Он не столкнется с Диной ни в магазине, ни в кино, ни в своем любимом ресторане, и Джулианна о ней никогда не узнает.
А даже если бы встретились… Ну что Дина могла бы сказать? «Ваш муж мне все про вас разболтал, когда я делала ему минет в гостиничном номере». От этой мысли его затошнило.
Всякого рода маньячки — это в основном плод людского воображения, вскормленного мыльными операми. Без опасных назойливых женщин фильмы и книги казались бы пресными; ради них люди платят деньги, когда идут в кино и книжный магазин. А Дина — всего лишь неумеренная в желаниях поклонница, которая стремится воплотить в жизнь собственные выдумки. Наверняка эта писательская обожательница следует по пятам за всеми полюбившимися ей авторами. Но коллекционирует не гипсовые слепки с гениталий, а воспоминания и автографы.
Хорошо, если только их.
Питер грустно вздохнул. Скорее всего, Дины ему больше не видать. Откинувшись на подголовник, он поглядел вверх, на потолок, где были указаны номера пассажирских кресел, затем вниз, кругом себя. Заметил экран, где показывали старый добрый фильм с Джимми Стюартом про Рождество, хотя Рождество уже полгода как миновало. Потом заметил двух стюардесс — далеко за тридцать, с такой гладкой кожей на лбу, что явно не обошлось без инъекций ботокса; стюардессы выставляли напитки на тележку, готовясь их развозить. Потом…
— Господи! — Питер наклонился вперед, чтобы лучше ее рассмотреть.
Смоляные волосы, черная одежда. Маленькие руки, которые держат дешевую книжицу с яркой картинкой на обложке — из тех, что привлекают юных испорченных девиц.
Питер не смог противиться внезапному порыву. «Это было сильнее меня», — вот оправдание еще лучше, чем хмель! Встав с места, он по проходу между кресел зашагал к ней. Его охватило острейшее желание ее увидеть, сказать что-нибудь о событиях прошлой ночи. Например, что они напрасно дали себе волю. Или что это было чудесно.
— Какая неожиданность, — проговорил он.
Она подняла взгляд. Питер озадачил ее, но не испугал. Девушка даже чуть улыбнулась:
— Простите?
Она была младше. И Дина, быть может, когда-то выглядела столь же невинно. В материнской утробе, к примеру.
— Извините. — Питер был разочарован. И не мог придумать, что сказать. — Мне показалось, вы… — Как же фразу-то закончить? «Сбоку вы были похожи на девушку, которая…»
Он лишь покачал головой, пробормотал извинение и отошел. Двинулся дальше по проходу, ввалился в туалетную кабинку.
Закрыв дверь, он едва успел наклониться над унитазом — и его вырвало, как будто чувство вины наконец приобрело физическую форму. Его выворачивало наизнанку, все внутренности рвались наружу — желудок, легкие, сердце.
Выпрямившись, нетвердо стоя на ногах, он умылся, глянул на себя в зеркало. Можно подумать, в Мэдисоне постарел лет на десять. Десяток лет вычеркнуты из жизни оттого, что он нарушил святой обет. Пожалуй, супружеская неверность должна иметь соответствующую маркировку — предупреждение о последствиях.
К горлу опять подступила тошнота.
И вдруг погас свет.
В дальнем закоулке сознания, на грязной простыне, служащей киноэкраном, замелькали обрывки фильма. Поцарапанную запыленную пленку крутили на скрипучем аппарате, звук был скверный, и перфорация повреждена, отчего изображение прыгало и было нечетким. Его личное кино. В нем было влажно и невыносимо жарко. Возможно, Питеру привиделся ад.
Он схватился за край раковины, чтобы удержаться на ногах. Что это — благословение или проклятие? Необходимость писать? Чем бы оно ни было, он хотел избавиться от наваждения, прогнать эти видения туда, откуда они явились. Если они исчезнут навсегда, Питер готов до конца жизни не садиться к компьютеру.
Питер задохнулся, словно в грудь ему тяжко ударился прилетевший откуда-то футбольный мяч. Он снова плеснул воды в лицо, растер лоб и щеки.
Быть может, он слишком слабый человек? Предательство ему не по плечу?
И он не в силах подчинить себе героев романа, которых сам же придумал?
Что нравится девушкам
— Папа, папочка! — прозвенел детский крик в зале аэропорта. И раздался быстрый топоток бегущих ног.
Питер глянул сквозь затянувшую все вокруг пелену ужаса — и увидел, как она бежит ему навстречу. Поначалу он усомнился, вправду ли это она. Может, привиделось? Мало ли какую шутку сыграло с ним сознание. Может, просто желает дать ему передышку, позволяет отдохнуть от боли.
— Папа! — снова закричала Кимберли.
Питер наконец улыбнулся.
Он улыбнулся бы, даже если б ему в следующий миг предстояло умереть — настолько он был счастлив, настолько он ею гордился. Присев на одно колено, он принял в объятия подбежавшую девчушку с длинными светлыми волосами. Прижал ее к себе, поднял в воздух и закружил, а она звонко смеялась.
— Привет, Тыковка! — Он поцеловал дочку.
Питер нарек ее Тыковкой, едва увидел у медсестры на руках. Личико у Кимберли было пухлое, круглое, и, хотя он, конечно же, знал, что новорожденные младенцы красотой не блистают, его дочурка была самой прекрасной на свете.
