— Нет, ну что ты… — растерялась Люба. — Заходи.
Наталья прошла в дверь. От нее пахло водкой и табаком. Обрюзгшее лицо было небрежно запудрено. Дорогая, но давно не чищенная бордовая юбка еле висела на бедрах. Но особенно отвратительно выглядела хозяйственная сумка, из которой торчали три несвежих розовых гладиолуса.
— Уйду, уйду, вот только Веру поздравлю, — говорила она и не сопротивлялась, когда Люба подталкивала ее в сторону кухни. — Брезгуешь? Эх, Любка! Культурная стала!
Она вытащила из сумки наполовину опорожненную водочную бутылку.
— Наташа, только не пей, пожалуйста! — взмолилась Люба. — Прошу тебя…
— Я немножко, Любаша. Чуточку…
— Ну, хорошо, только не показывайся туда, очень тебя прошу.
Люба, не зная что делать, побежала в гостиную, а когда вернулась, то Наталья стала еще пьянее:
— Я Славке по телефону говорю: «Ты чего в Москву ко мне не едешь?» А он говорит: «Мне там нечего делать, в твоей Москве. Мне хорошо в Люберцах». Понимаешь, у него позвоночник совсем не гнется. А пенсия у него больше моей зарплаты.
Люба чувствовала, что пьяная Наталья вот-вот встанет и пойдет поздравлять Веру, понесет эти поблекшие розовые гладиолусы. Хорошо, что в гостиной было шумно, играли на пианино, никто не заметил прихода Натальи. Люба лихорадочно придумывала способ ее выпроводить. Как назло, Ромка появился на кухне:
— Мама, мне можно во двор?
— Иди, только не ходи далеко.
И тут Наталья сграбастала Ромку и начала его обнимать:
— Ах ты, мой малюсенький, ах ты, медведушка!
Ромка с явным удовольствием высвободился из пьяных объятий. Любе пришлось идти закрывать за ним дверь, тем временем Наталья выпила еще полстакана. Она курила.
Люба ужаснулась при виде почти пустой бутылки:
— Наташа, ну что ты делаешь…
— А что? — забасила Наталья. — Я неделю работаю как пчелка! Иной раз и по выходным вкалываю. Меня на работе ценят… Весь универмаг знает…
— Ценят тебя! — не удержалась Люба. — А сколько раз увольняли? Ты погляди на себя в зеркало, на кого ты стала похожа?!
— А чего мне себя-то жалеть? Ах, Люба… Славка мой инвалид, я ему не нужна…
Наталья пьянела стремительно, и так же стремительно исчезала надежда на ее скорый уход. Все это уже было. Однажды мужу пришлось силой выпроваживать ее на лестничную площадку. Люба со стыдом вспоминала, как пьяная Наталья при детях на весь подъезд хрипло выкрикивала неприличные фразы. Муж позвонил тогда в милицию, и Наталью увезли, видимо, в вытрезвитель. Воспоминание о том, что кричала она в последний приезд, на даче, вызвало в Любе гнев. Но гнев, смешанный с жалостью, только опустошал душу. Руки опускались.
— Уйду, сейчас уйду, — бормотала Наталья. — Ты дай мне взаймы восемь рублей…
«Почему именно восемь, а не семь и не десять», — подумала Люба.
Праздник был безнадежно испорчен. Она взяла из сумочки десять рублей и в сердцах бросила их на стол. Потом устыдилась и улыбнулась. Наталья взяла деньги и с неожиданной послушностью встала, покачиваясь, сходила в туалет, потом взяла свою отвратительную сумку и, стараясь ступать бесшумно, прошла к выходу. «Неужели уйдет?» — подумала Люба.
Но из прихожей Наталья пьяной походкой направилась прямиком в гостиную, где звучала «Баркаролла» Чайковского.
— Ты с ума сошла? — Люба схватила гостью за руку, едва ли не силой утащила обратно на кухню. — Посиди одна! Очень прошу…
И умоляюще погладила костлявое плечо Натальи.
— Ладно, ладно! Я посижу и одна. Только бы твой Мишка не пришел, он меня не может терпеть. Я ведь вижу, все вижу…
Совсем расстроенная, Люба прошла в гостиную, где было очень шумно. Она видела каждого из ребят всего по два-три раза и в общем-то не пыталась четко запомнить имена, казалось, что имена у них одинаковые. Где Виктор, а где Володя, сразу было не разобрать, но лица, волосы и фигуры у всех разные. И Люба про себя называла их по-своему: этот кругленький, этот цыган, а вон тот, самый стеснительный, напоминает известного киноактера. За глаза она так и называла его: «этот киношный мальчик». «Мама, ну почему он киношный?» — сердилась Вера. Подруги дочери, наоборот, запомнились Любе больше по их истинным именам.
— Любовь Викторовна, а трудно быть учителем музыки? — спросила одна, когда Люба принесла на подносе чай.
— Отчего же… Совсем не трудно.
— Но ведь нужен музыкальный талант, да?
— От всех только и слышно: талант, талант! — сказал цыганистый неустоявшимся басом. — А что такое талант?
— Это, Витенька, такой витамин.
— Сам ты витамин!
Поднялся азартный спор, что в жизни важнее — талант или усидчивость. Люба, наблюдая за ребятами, в какой-то момент тоже почувствовала себя девятиклассницей. Но страх от того, что вот-вот появится Наталья, мучил ее.
Купленный мужем торт вызвал всеобщий восторг, вторая бутылка шампанского так и осталась нераскупоренной. В глубине души Люба надеялась, что за дочкой ухаживает именно «киношный» мальчик. Но в действительности было по-иному — влюбленным в дочку оказался цыганистый…
Люба разрывалась надвое между гостиной и кухней. Наталья несколько раз порывалась идти поздравлять Веру, и каждый раз Люба с трудом удерживала ее:
— Наташа, поезжай, пожалуйста, домой! Очень прошу…
— Ты почему меня гонишь? Твой Димка не прогнал бы. Он бы мне и вина налил… Ты сама-то хоть видела ли его?
— Кого? — у Любы захолонуло внутри.
— «Кого, кого»!.. Она еще притворяется.
— Никого я не видела! — вспыхнула Люба. — Его много лет нет даже в Москве. Чего ты несешь?
— Да я сама его видела! В Елоховском. Борода, как у попа. Я и подумала, что он теперь поп… — Наталья засмеялась, закашлялась. — На Бауманской кричу: «Дима, Дима, ты чего такую бороду отр…»
— Замолчи! Ради Бога, не говори ничего при детях..
— А что дети? Им тоже надо знать про отца. Вон Верочка уж скоро невеста…
Вера как назло зашла зачем-то на кухню, и Наталья полезла к ней с поцелуями.
— Вера, пожалуйста, уйди… — Люба с трудом сдерживала в себе истерический крик. — Уйди, посмотри в окно, что делает Ромка…
Но и Ромка уже пришел со двора и глазел на всю эту сцену.
— Ах ты, мой медведушка… — опять запела Наталья, пытаясь присесть и обнять Ромку. — А что? Мой и есть! Кабы не я… Да кабы не я, его бы и на свете-то не было! Миленький. Помнишь, Любушка, ты уж поехала на аборт… А я тебя и отговорила, в больницу-то не пустила.
Вера стояла на кухне и слушала, стояла и слушала.
Люба почувствовала, как ноги ее стали какими-то толстыми, ватными, кухонный шкаф и холодильник вдруг поменялись местами и поплыли в глазах.
— Любовь Викторовна, вам что-нибудь помочь? — ребята нагрянули в кухню всей гурьбой.
Наталью как ветром сдуло.
— Ничего не надо… — очнулась Люба. — Идите, пейте чай… Идите…
Головокружение не проходило, но сердце билось ровнее. Люба попыталась осмыслить происходящее, у нее ничего не вышло.
