— Дурак, значит, — веско сказал Сева и снова нагнулся, завязывая шнурки. — Такие везде плачут, слабаки.
— Культуризмом не занимаются, поэтому? — усмехнулся Борис.
— И это тоже… и вообще… — Распрямившись, Сева снял с вешалки джинсовую куртку, стал надевать.
— Там и безработный живет как бог. Телек посмотри — какие они в очередях на бирже стоят. Все одеты по последней моде. Чего хмыкаешь? «Немецкая волна» передавала, что первый год безработный получает шестьдесят восемь процентов своей последней зарплаты. Зарабатывал он, положим, полторы тысячи марок. Подсчитай, сколько по безработице получается. Умеешь проценты выводить?
— Ишь ты, — покачал головой Борис. — Нашпиговали тебя эти «волны». Но я ведь тоже газеты читаю и радио слушаю, только наши. В ФРГ за квартиру приходится платить по четыреста марок в месяц. Ты это учел? А остальные цены? Они же как грибы растут. Почитай-ка газеты.
— Читаю, когда время есть, — небрежно бросил Сева. — В газетах пишут, что в Америке неграм житья нет. А я с одним негром из Штатов беседовал. Между прочим, писатель, не хвост собачий. Был у нас в клубе. Как, спрашиваю, вы там живете? А он мне: у нас свободная страна, и каждый может достигнуть самого большого. Вот тебе и негр. Путешествует с женой по разным странам и пишет все, что считает нужным.
— Это не Пэттисон случайно? — громко спросил из кухни отец.
— Случайно мистер Фрэнк Пэттисон. — От удивления у Севы замерла над головой рука, которой он волосы приглаживал перед зеркалом. — А ты его откуда знаешь?
— Да уж знаю… Встречались. Интервью у меня брал, — со смешком начав, неожиданно мрачно закончил Сомов. — Не в одном вашем клубе, наверное, бывал.
— Не тот ли иностранец, с которым вы оскандалились? — заинтересовался Борис и повернулся к отцу.
— Оскандалились, оскандалились, — сердито загремев посудой, отодвигая от себя тарелки, отозвался Кирилл Артемович. — Кто оскандалился-то? Казаков твой. Народ против его механических колодцев, вот в чем дело. Учитель там прямо при иностранцах в лицо Казакову сказал: не оскверняйте пустыню своими машинами.
— Гореть ему синим пламенем, этому Казакову, — засмеялся Сева, заговорщицки подмигнув отцу. — Я пошел. — И ткнул игриво пальцем в живот брата: — Чао, бамбино!
— Я тоже пойду, — сказал Борис.
— Так давай вместе, — предложил Кирилл Артемович. — Сейчас машина подойдет, подброшу.
— Нет, я на троллейбусе, — качнул головой Борис, — как все.
— Ну смотри, тебе видней, — огорчился отец. — Да, кстати. Я договорился, чтобы тебя ко мне на время направили, а то понимаешь, запарка у нас…
— Неудобно мне у родного отца, — сказал Борис. — Как ни старайся, а все найдутся — скажут: сыну поблажки, самую выгодную работу дают…
— Я же сказал — на время.
— Лучше бы кого другого… — Уже в дверях Борис, помедлив, спросил: — Ты в маме никаких перемен не замечал?
— Причем здесь мама? — удивился Кирилл Артемович. — Какие у нее могут быть перемены… Не замечал… Да это ты после двухлетней разлуки перемены видишь, за два года человек не может не измениться. А мы каждый день на глазах друг у друга.
— Это так, — словно бы согласился сын. — А меня ты все-таки зря к себе взял…
У Севы было превосходное настроение. Когда проснулся, мутило его после вчерашнего, но в буфете нашелся коньяк, две стопочки привели его в душевное равновесие, и уже за завтраком все пело в нем. А выпили вчера по вполне приятному поводу. Встретился знакомый газетчик, сказал, что статья Севы одобрена в секретариате редакции. Зашли в закусочную, присоединились к ним два художника, Сева сходил в ближайший магазин, купил бутылку водки. В облюбованном закутке, на заднем дворике, возле пивной бочки, они вчетвером выпили и закусили. Пошел у них задушевный разговор, вполне интеллигентный. Сева новые стихи читал, художники похваливали и предлагали еще выпить. Сева снова смотался в магазин, а там пошло… Но разошлись по-хорошему, домой он в памяти вернулся.
Сейчас он спешил к газетному киоску. Чем черт не шутит, могли и в номер дать. Но развернув свежий номер газеты, статьи своей не нашел. Это немного огорчило его, но ненадолго. Дадут, никуда не денутся. Такую статью обязательно заметят, будут говорить. А там и стихи его пойдут…
Ах, как хотелось ему признания! Чтобы говорили о нем, на улицах узнавали, оглядывались, шептали завороженно: «Сомов идет». — «Где?» — «Да вон, вон же…» — «Какой молодой. А я его представляла уже в летах…» — «А кто с ним?» — «Да это же Мазуренко, говорят, способная ученая. Они дружат». — «Какая красивая…»
Сердце замирало от предвкушения близкой славы, и легко было, радостно, и голова немного кружилась. Впрочем, голова кружилась от другого, надо бы достать денег и еще подлечиться…
— Сева!
Он оглянулся, недовольно скривившись, — еще не хватало, чтобы мальчишки окликали его на людях как равного. Один из «подвальной студии» (Сева даже имени его не помнил) смущенно мялся, не решаясь подойти.
— Ну, чего тебе?
— Петьку отец побил…
— Ну и что? Значит, заслужил. — Сева уже пошел было мимо, но вид у мальчишки был такой испуганный, что он, томимый дурным предчувствием, снова остановился, спросил встревоженно: — Сильно побил? За что? Да ты ближе подойди, не орать же на всю улицу.
Мальчишка подошел, остановился понуро, как напроказивший ученик перед учителем, хотя Сева никогда их не ругал.
— Сильно, — бубнил он насупленно, монотонно, не поднимая глаз. — Петька у него деньги украл… хотел взять, а он поймал. Петька думал, что пьяный, а он проснулся уже. С похмелья он еще лютей.
Предчувствия не обманули. Сева уже понимал, чем все пахнет и куда дело клонится, но еще не хотелось сознаться себе в этом и оттягивал время, ерепенясь, нагнетая в душе осуждения всех и вся, этим только и умея пока защититься.
— Поделом, значит, — не воруй. Ему отец и так всегда давал, так чего же он полез? Ну ребятня пошла! Это же надо — к отцу родному в карман! Урок ему, урок. А ты мне-то зачем говоришь? Ты что думал, я его защищать буду? Да его мало побить — его в детскую колонию надо. Там быстро дурь вышибут, там умеют таких перевоспитывать. — Он остановиться не мог, все говорил, все выплескивал свою тревогу, боясь еще что-нибудь услышать — себя касаемое. Но бесконечно продолжаться это не могло, надо было все-таки спросить, с чего же мальчишка его остановил и новость такую выложил… — В милицию надо обращаться, а не ко мне. Я преподаватель физвоспитания, а тут самая примитивная уголовщина. Ну, чего молчишь? Чего воды в рот набрал?
— Я не набрал, — буркнул мальчишка.
— Мне-то зачем сказал? Ну?
— Ни за чем… Просто… Петька, когда отец его бил, сознался, для чего ему деньги нужны.
— Это для чего же? — уже все поняв, спросил Сева и сам услышал, как сорвался голос.
— За студию платить. — Мальчишка шмыгнул носом и быстро отступил, готовый дать стрекоча. — А отец его потом на весь двор кричал, что ноги повырывает и спички вставит тому, кто ребят обирает.
У него вдруг озорно блеснули глаза, — видно, весело было вспоминать, как бушевал водопроводчик, собираясь спички вместо ног вставлять такому атлету, супермену. Но Сева совсем иначе расценивал его веселость.
— А ты и обрадовался, — сказал он раздраженно. — Да пошли вы все. Мне, что ли, тренировки нужны? Ради вас, дураков, стараюсь, а вы… Но теперь конец. Так и передай всем: занятий больше не будет. Растите хилыми. Зато сэкономите, — совсем уже зло добавил он и отвернулся.
— Сева! — жалобно, с обидой позвал мальчик.
