— Смеешься, да? — плаксивым голосом произнес он, словно бы подхватив ее игру и все в игру же и превращая.
Он и обнять ее хотел шутливо, но она снова отстранилась и оглянулась смущенно.
— Не надо, — недовольно проговорила она. — Люди же кругом. И вообще…
— Что «вообще»? — рассердился Сева. — Выпил, да? Ну и что? Не под забором же валяюсь…
— Еще бы не хватало, — зябко повела она плечами.
— Так зачем ты вызвал меня? Там работа…
На ней было шерстяное тяжелое платье с накладными карманами, она в эти карманы засунула руки, и казалось, ей в самом деле холодно. Похоже, она не очень обрадовалась его приходу, и Сева вдруг испугался, что та близость, которая возникла меж ними в ночь после просмотра фильмов, была случайной и ничего уже не повторится, никогда.
— Поедем к тебе, — робко попросил он, уже не веря, что она согласится, и жадно вглядываясь в ее усталое лицо. — Ну поедем, Лен…
Остановившись и внимательно оглядев его, не вынимая из карманов рук, все так же зябко вобрав плечи, Лена странно усмехнулась и ответила просто:
— Поедем.
— Я сейчас! — радостно вскрикнул Сева и выскочил на дорогу ловить такси.
В машине она доверчиво прижалась к нему и затихла. А он сидел, не шелохнувшись, боясь спугнуть ее, обидеть невзначай резким движением, неловкой фразой, и Лена чувствовала эту его боязнь, его настороженную скованность. «Нет, он парень неплохой, — подумала она, — его только в руках держать надо. — И тут же спросила себя: — А кто будет держать его в руках? Я?» Обманывать себя не хотелось, не нужно ей это было, ни к чему лелеять в душе никчемные мечты…
— Отомри, — прошептала она, слегка отстраняясь, и тихо засмеялась.
А когда они вошли в полутемную прохладную прихожую и за ними защелкнулся замок в двери, она положила ему руки на грудь. Снизу вверх глядя в глаза, с непривычки в полумраке не видя их выражения, но чувствуя, как внимает он ее словам, проговорила раздельно:
— Знаешь, я вспомнила про немецкого поэта Штиглица. Где-то прочла случайно… Его жена, поняв, что муж не станет знаменитым, убила себя ударом кинжала в грудь. Так вот: я себя убивать не буду, даже если все литературные критики мира в один голос заявят, что твои стихи, никуда не годятся. Потому что люблю тебя, тебя самого, а не поэта Всеволода Сомова. Но мое признание ни к чему тебя не обязывает, я хочу, чтобы ты знал это.
И чтобы не дать ему возразить, не желая никаких слов, она поднялась на носки и прильнула губами к его губам.
Сева задохнулся от этого неожиданного поцелуя и разом забыл обо всем на свете…
Измученные сладостной лихорадкой, они в изнеможении лежали рядом без всяких желаний, и мысли были ленивыми, тягучими, неясными. По мере того как возвращались растраченные силы, Лена начала ощущать раскаяние и стыд. Хотела убедить себя в том, что любовь все оправдывает, что она и есть та единственная индульгенция, которая в самом деле дает отпущение грехов. Да и грех ли это? Конечно, вместе им не быть, это ясно, но и не чужого же мужа она отбивает и не малолетнего совращает в конце концов. За что же терзать себя?
Не поворачивая головы, Лена скосила глаза на Севу. Он смотрел в потолок, лицо его было спокойным, умиротворенным. Ему ведь тоже хорошо со мной, продолжала оправдываться она, так что же плохого в том, что двум людям хочется быть вместе? Но что-то в Севином лице тревожило ее.
— О чем ты думаешь? — спросила она.
Сева ответил не сразу. И в голосе его зазвучала обида.
— Ты же знаешь… Ты почему-то всегда все знаешь обо мне.
«А ведь верно, — удивилась она, — сейчас он думает о том, что нас ничего не соединяет, кроме плотской любви. Может быть, не так сложно, но…»
— Знаю, — кивнула она. — Но ты не огорчайся, все образуется, все встанет на свои места. Ты только плохо не вспоминай потом обо мне…
— Ты как понимаешь учение Фрейда? — спросил Сева.
«Выходит, я в самом деле знала…» Это открытие огорчило ее. Все-таки она надеялась, что догадка ее не верна, что и какое-то духовное сродство удерживает возле нее Севу.
— Я плохо с ним знакома, — попробовала она уклониться от неприятного разговора.
— Ну как же, — удивился Сева, — о нем столько говорят. Фрейд в основу всего клал сексуальное влечение.
— Либидо, — вставила она.
— Что? — не понял Сева и сразу замкнулся, обиделся.
— Это научный термин, — пояснила она, — означающий то же самое. А вообще-то фрейдизм — модная, но далекая от научной базы философская концепция.
Он продолжал дуться и молчать, скулы его напряглись, взгляд затуманился.
«Самолюбив до ужаса, — поглядывая на него, равнодушно констатировала Лена. И вдруг новая, неожиданная мысль поразила ее: а что если взяться за него всерьез, заставить выбрать тему и засадить за диссертацию? Помочь, конечно, но он, пожалуй, на одном самолюбии многого может достичь. Что-нибудь вроде: влияние родов на потенциальные возможности спортсменок».
Ей стало весело.
— Ты сны помнишь? — спросила она.
— Сны? — Сева посмотрел на нее подозрительно. — При чем тут сны?
— Зигмунд Фрейд разгадывал сны. — Она приподнялась на локте, близко смотрела ему в глаза, и он, почувствовав ее веселость, еще больше насторожился, ожидая подвоха. — Считал, что сон — это прорвавшийся крик души. У него много всяких деталей было разработано: дом с гладкими стенами, дом с выступами… Больной рассказывал ему во всех подробностях, что видел во сне, а Фрейд делал выводы и назначал лечение. Он считал, что основа личности — в бессознательном, а сознание занимает подчиненное место.
— И он с этой хохмой прославился? — с сомнением проговорил Сева. — Это ж надо… Он кто — поляк? Зигмунд.
— Австриец. Но ты не ответил на вопрос — сны помнишь?
— Кое-что помню…
— Ну, расскажи, — заинтересованно попросила Лена. — Вот вчера, позавчера…
— Вчера… — Сева усмехнулся. — Тебя видел.
Она вспыхнула и с трудом сдержала радостную улыбку:
— Как?
— Ну… шли мы куда-то. За руки взялись и шли. А место… не помню… вроде бы степь.
— Ночью или днем шли? — Лена села, подтянув к подбородку одеяло, и глаза ее горели жадным ожиданием…
— Вроде бы днем… или нет — ночью. Огни впереди горели. На эти огни мы и шли. Но и светло было, легко было идти, видно под ногами.
— Вот и хорошо, — словно бы с облегченьем сказала Лена. — Значит, все правильно, все так и будет, как я подумала.
— Что будет? — Сева тоже сел, обхватил колени сильными руками и смотрел на нее немного сбоку, кося глазами; беспокойство не покидало его.
— Потом узнаешь, — таинственно улыбнулась она. — Не бойся, все будет хорошо.
Наблюдая за его меняющимся выражением лица, она снова подумала, что если как следует завести, впрячь в работу, то Сева уже не остановится, доведет дело до конца. А работа изменит его в лучшую сторону, к старому он уже не повернет.
— Вот такие дела, — произнесла она почти нежно и тихонько поцеловала его в нервно вздрагивающие губы, однако он не отозвался, остался холодным, и Лена, нахмурившись, попросила: — Отвернись, я одеваться буду.
Сева скорчил удивленную гримасу, но подчинился, упал на подушку и повернулся на бок, вперив
