грешные…Я уже ничего не отвечал, уткнулся в поддон и не поднимал глаз. Раз вспомнили про южные банки, лучше помалкивать, взрывоопасная тема.
– Чего к парню привязались? – раздался голос Войткевича. – У каждого своя работа…
– О! Его Электромеханическое Величество проснулись! – воскликнул Фиш. – Про работу вспомнили! Вы лучше скажите, почему холодильник коротит постоянно. Так ведь мы, по вашей милости, совсем без урожая остаться можем. Протухнет все к чертовой матери!
– И в трюме свет когда будет? – прорычал боцман. – Два дня уже обещаешь.
– А вчера камбуз обесточился, – напомнил Валера. – Что и говорить, электрик у нас от Бога!
– Эх, вы! – досадливо поморщился Войткевич. – Узкий народ. Объясняешь вам, объясняешь, все не доходит. Думаете, в холодильнике тут дело, или в камбузе? Тут поломка посерьезней, в государственном масштабе. Система не та оказалась! Все похерили – промышленность, сельское хозяйство. А ты хочешь, чтобы у тебя холодильник нормально работал? Я перед рейсом приемочный акт не хотел подписывать, – горячился Войткевич.
– Того нет, сего. Так они на сознательность давить начали, ты же, говорят, передовик, отличник! Я им говорю, релюшек нету, а они мне про перестройку. Я им: что мне, вашу перестройку вместо реле в щиток вставить прикажете? А они: аполитично рассуждаешь, визу закроем! А я: а закрывайте!...
– Хорош заливать! – сказал Фиш. – Две бутылки тебе поставили, ты и подписал.
– Так я о чем и говорю: система! – под общий смех оправдывался Войткевич. – Взятки, пьянство – невозможно нормально работать!
Войткевич был удивительным электромехаником. У него был дар решать технические проблемы при помощи слов. Никто другой не мог так гладко и убедительно объяснить, почему электрическое хозяйство траулера не может проработать без перебоев больше суток. Брезгливо тыкая индикаторной отверткой в распотрошенный щиток, он любил порассуждать, в зависимости от настроения, о Советской власти, о происках масонов, об ограниченности человеческих возможностей.
Странное дело, лентяй и раздолбай Трояк вызывал всеобщее раздражение, а электромеханик, по сути такой же раздолбай, да еще и демагог в придачу, никого не раздражал, наоборот, беззлобные пикировки с ним считались чем-то вроде гимнастики для ума и нервов. Может, дело было во внешности. Войткевич собственным потертым видом абсолютно гармонировал со своим электрическим хозяйством, сам казался изрядно изношенным механизмом. Редкие пряди седых волос, прикрывающих лысину, глаза навыкате и покаянно опущенные вниз усы говорили, что их обладатель – человек хороший, старательный, но немного невезучий, в то время как барчуковский румянец и кудри третьего помощника смотрелись на траулере, как фрак в трамвае.
Вечером я завел фильм. Думал, никто не придет, однако, на удивление, зрителей набилась полная столовая. Снова все в сборе – Болконский, дружное семейство Ростовых, капитан Тушин. Они казались ничуть не менее реальными, чем люди на «Эклиптике». Что с того, что старый граф произносит одни и те же слова? Реф Валера тоже произносит одни и те же слова, и делает одни и те же вещи. Так какая между ними разница?
Отгремели пушки Аустерлица. Проплыли по экрану поля, леса, деревенька у реки. Снова захотелось домой. Хорошо, что в столовой было темно, я смахнул рукавом навернувшиеся слезы.
«Не нужно русскому человеку море», – вспомнились слова Валерия Николаевича. Он зазвал меня к себе в каюту пить чай сразу после того, как я струсил во время станции. Обычно не приглашал никогда, а тут пригласил, из жалости. Когда я пришел, в каюте, кроме шефа, сидели еще Кислин и Дед, спор у них шел на историческую тему. Про «Варяг». Правильно ли действовал капитан Руднев или нет. Валерий Николаевич и Кислин были самыми большими интеллектуалами в экипаже (это если не считать Шутова), они вечно спорили. Ну а Дед просто слушал, в разговоре не участвовал. Спор вышел такой жаркий, что Прибылов позабыл предложить мне чаю, он доказывал, что Руднев был храбрым и порядочным человеком, но плохим моряком, и что это было вообще характерно для русского флота, мало было хороших, умелых моряков, поэтому и собственные корабли топили целыми флотами, и сражения проигрывали. Кислин, естественно, доказывал обратное, вспоминал Ушакова, Синоп, Чесменское сражение.
– Это все турки! – горячился Прибылов, – их на море били все, кому не лень, такая же сухопутная нация, как и мы. Вы поймите, море в крови должно быть. Как у голландцев или англичан. Как у прибалтов, в конце концов. Моряк, как интеллигент, настоящим становится только в третьем поколении. Вот Константин! – Прибылов наконец-то заметил меня. – Ты откуда родом?
– Из Сибири.
– Вот! – Прибылов радостно подскочил на месте. – Вот! Сибирь! Сибирь русским заменила море! То, за чем другие народы шли в море, русские нашли в Сибири – богатство, новые земли, свободу, тюрьму, в конце концов. Не нужно русскому человеку море.
– Демагогия! – воскликнул Кислин. – Советский рыболовный флот – самый большой в мире, а вы говорите, не нужно море.
– Да это не флот, – отмахнулся Прибылов, – это отрасль промышленности. Министерство, план – здесь нам равных нет. Тут не моряки нужны, а работники. У нас как в море ходят – отходил пять-десять лет, на машину, на кооператив заработал – все. Как на БАМ съездил. В экипаже девяносто процентов таких. Михал Михалыч, что молчишь, не прав я? – Прибылов повернулся к Деду.
Старший механик шумно вздохнул, провел ладонью по бороде.
– Не знаю, Валерий Николаич! Отец у меня был моряком. Ну то есть, как был? Меньше года успел побыть. Как его во флот призвали, так война началась. Он в Таллинском походе участвовал...
– Вот! Таллинский поход! – воскликнул Прибылов. – Катастрофа почище Цусимы. Сколько тогда погибло? Десять тысяч? Двенадцать?
– Не знаю, – покачал головой Дед. – Батя выжил. Обгорел только, ступни обеих ног ампутировали. Батя у меня героический был. После войны, как залечили его, поехал целину осваивать. Механик был от бога. Так и мотался по разным стройкам. Жалел только, что в море ему нельзя было без ног, очень переживал из-за этого. Моряк был. Точно! Ну а мне уж другого пути не было, только сюда. Это как в песне поется: в морях теперь моя дорога! – Дед неуклюже попытался напеть. Прибылов и Кислин рассмеялись, и спор прекратился.
«В морях теперь моя дорога», я ночь не спал после этого разговора. А где моя дорога? Кто призвал меня? Может, прав Прибылов – раз не написано на роду по морям плавать, нечего и дергаться? Хотя бы
