маленькое подтверждение того, что я на правильном пути. Хоть малейшее...
После фильма я решил подышать свежим воздухом. Вышел на безлюдную палубу, посмотрел на звезды, на черную воду. «Может, утопиться?» – мелькнула мысль. Мысль не испугала, наоборот, даже позабавила. Я огляделся по сторонам. По направлению к корме, на границе света и тени, прочерченной лучом прожектора, что-то белело. Я подошел ближе и остановился в недоумении. На палубе, планшире фальшборта, на забытом пластиковом ящике было рассыпано что-то похожее на соль. Я постоял, всматриваясь, потом подошел поближе. Внутри похолодело. Это была не соль. Это был снег. Настоящий снег! При том, что температура воздуха была плюс двадцать градусов. На этой широте она всегда одинаковая, и зимой и летом, и днем и ночью. Двадцать, редко когда восемнадцать градусов. Не веря своим глазам, я наклонился и потрогал снег руками. Пальцы почувствовали приятный холод и хрупкую остроту мельчайших кристалликов. Снег! Он был повсюду, на палубе, на каждой горизонтальной поверхности. Не может быть, чтобы здесь выпал снег. Я опустился на колени, зачерпнул его ладонями, поднес к лицу и понюхал. Запах, тот самый! Запах снега!
Снег быстро таял, в ладонях остались лишь прозрачные, истекающие водой льдинки. На палубе образовались черные прогалины. Нужно быстрее показать это кому-нибудь. Но кому? Шефу? А вдруг повторится история с желтым туманом, когда вытащил человека на палубу, а он никакого тумана не увидел.
Ладно, туман, но откуда здесь снег!? Ведь это я сам хотел снега – вдруг осенило меня. До слез хотел, даже рыдал у рыбцеховского морозильника. И вот, пожалуйста, получайте! Снег – в тропиках.
Это знак! Знак для меня!
Белый снег на теплой палубе быстро превращался в островки мокрой леденистой массы, растекавшейся ручейками во все стороны.
Я кинулся к шкафчику с батометрами, взял пластиковую бутылку для проб воды и принялся собирать в нее леденистые комки. Когда бутылка наполнилась, снега на палубе уже не осталось, только мокрые разводы и лужицы. Потом в каюте я долго сидел за столом и наблюдал, как в бутылке колыхалась талая вода. Сонный Миткеев заворчал, чтобы я выключил свет. Я выключил и продолжал сидеть в темноте. Перед глазами у меня был белый город Илимск. Белый двор, белые дороги, белые крыши домов. Белые дымки тянутся в чистое голубое небо. Автобусы с ледяными узорами на окнах. Сосны потрескивают от мороза, будто переговариваются друг с другом. Торопливые из-за мороза шаги прохожих. Хрум, хрум, хрум – скрипит под ногами снег. Родной мой снег!
Серое утро колыхалось в иллюминаторе. Ветер разбрасывал по поверхности воды лоскуты мелкой ряби. Природа хандрила. Таким утром труднее всего заставить себя побриться. Однако я побрился. И даже напевал при этом. «В морях теперь моя дорога». Настроение было чудесное.
В столовой завтракали трое – Попян, Василенко и Войткевич, тоскливо поедали «кирзуху» – перловую кашу на воде.
– Доброе утро! Приятного аппетита! – пожелал я, усаживаясь за стол. Получилось слишком жизнерадостно.
Рыжие брови Попяна взметнулись вверх.
– Зачем так смеешься, а?!
– И тебе того же! – добродушно отозвался электромеханик.
Все утро я решал, стоит ли рассказывать про снег кому-нибудь в экипаже. И пришел к выводу, что не стоит. Даже шефу своему, Валерию Николаевичу, не стоит – решит, что у меня окончательно сдали нервы. Разве что Войткевичу? Ведь он единственный, кто видел желтый туман вместе со мной. И в рыбцеху перед Драконом он за меня заступился. В конце концов, носить в себе эту загадку было мучительно, и я решил поделиться ей с электромехаником. Рассказывать было желательно с глазу на глаз, без лишних свидетелей.
Войткевич пил свой чай. Ему, как и мне, можно было не торопиться. Траулер вяло подбирался к первому утреннему порядку, работа в рыбцеху начнется, только когда его поднимут. Однако и матросы никуда не спешили, отхлебывали вонючий чай и закусывали хлебом с маслом.
– К порядку подходим, кажется, – сказал я, прислушиваясь к изменившемуся гулу двигателя. Хотелось, чтобы Попян и Василенко поскорее ушли. Им уже надо было быть на палубе, однако оба сидели, распивали чаи, как на именинах.
– Сейчас поднимать будут, – снова сказал я. Матросы продолжали пить чай. Эдак Войткевич может уйти из столовой раньше. Нужно было начинать, пусть и при матросах.
Я хорошенько прочистил горло и произнес достаточно громко, чтобы Войткевич за соседним столом услышал:
– А кстати, вчера вечером, после фильма, случайно никто на палубу не выходил?
Молчание.
– Сергей, не выходил ты? Или, может, ты, Рафик?
Попян цокнул языком и один раз коротко мотнул головой. Не выходил.
– А вот я вчера вышел. Вышел и увидел… – я специально сделал небольшую интригующую паузу. Однако лица слушателей остались непроницаемыми. С таким же успехом я мог бы пытаться заинтриговать прикрученный к полу стул. – Снег! – торжественно объявил я. – Представляете? Вчера ночью у нас выпал снег!
Я ожидал услышать удивленные возгласы, даже обвинения во вранье. Но ничего такого не последовало. Попян принялся намазывать маслом, наверное, пятый по счету бутерброд, а Василенко меланхолично жевал, сонно глядя прямо перед собой. Я посмотрел на Войткевича. Он брезгливо выплюнул чаинку и произнес:
– Чай посудомоем воняет. Нормально?
Я подумал – может, не расслышал, и повторил, специально для него:
– Снег вчера выпал. Это же невероятно!
Войткевич пожал плечами:
