настоящим, вот что. Отвык он от этой жизни, что ли? В чем бы ни была причина, а всё, что окружало его теперь, казалось ему чужим и чуждым, и все, кто его окружали, тоже.
Все, кроме Киры и этого ее неожиданного мальчика. Такой вот парадокс.
Может и парадокс, а сердце заливается счастьем. Эту волну счастья Федор и почувствовал, когда услышал в Кирином голосе радость от того, что он собирается к ним приехать.
– Мы тебя ждем, – сказала она.
Слова эти были так просты, что он даже не понял, почему они звучат в его сознании так долго – когда и разговор давно был окончен, и автобус нырнул в метельную февральскую мглу, и поплыли за окном равнодушные родные снега.
Глава 19
По лестничной площадке разносился запах тушеных баклажанов. Еще пахло болгарским перцем, помидорами и кинзой. Это было удивительно: неужели такой запах не мог исходить от еды, заказанной в ресторане? Кирка ничего готовить не умела, это Федор точно знал.
Люба всегда ей говорила:
– Ты когда хлеб начинаешь резать, над тобой рыдать хочется.
У Федора это, правда, никаких рыданий не вызывало. Ну, не умеет и не умеет. А кто-то умеет, и что это значит? Ничего.
Он вспомнил, как в день стипендии покупал большую связку бананов в лавочке, которую держал неподалеку от университета веселый пуэрториканец. Бананы были дешевы, а главное, их не надо было готовить; в этом было их достоинство. Потом приехала Варя, и обеды приобрели домашний вид.
Федор отогнал от себя неприятные мысли.
«Наверное, Нора здесь», – подумал он.
Но ужином занималась все-таки Кира.
Тихон, открывший Федору дверь, проводил его в кухню со словами:
– Хотите на Киру посмотреть? Очень смешная.
Она стояла у плиты и, помешивая ложкой в сотейнике, сверяла свои действия с кулинарной книгой. Она была так погружена в это занятие, что и не заметила Федора, и даже не услышала.
Ничего смешного он в ней не увидел. Ее сосредоточенность выглядела трогательно. Так он подумал и сразу же смутился: в его голове не было таких слов, и откуда они вдруг взялись?
Она смотрела в книгу, разноцветные кудряшки – разве они были раньше, что-то он не замечал – сияли так, будто не голая, без абажура лампочка их освещала, а дворцовая люстра, и вся она, Кира, была похожа на героиню забытой детской книжки.
Она подняла глаза от книги, увидела Федора, и лицо ее осветилось счастьем. Это был очень сильный свет, куда лампочке!
– Федор Ильич, – сказала она, – мы по тебе ужасно соскучились.
Он не усомнился – Кира с детства говорила что думала. Он всегда считал, что это называется прямолинейностью, а сейчас вдруг понял, что – прямодушием. От того, что он долго не жил в среде русских слов, они промылись в его сознании, приобрели новый смысл.
– Будем есть аджаб-сандал, – сказала она. – Овощное рагу по-армянски. Или по-азербайджански, в разных книгах по-разному пишут.
– Ты теперь каждый день такое выстряпываешь? – поинтересовался Федор.
– У Тишки оказался утонченный вкус. А мне что? Мне интересно.
Она проговорила это с некоторым смущением. Она переменилась за две недели, что он ее не видел. Из-за того что готовкой увлеклась, что ли?
– Через десять минут будет готово. Можешь пока с Тишкой поболтать, – предложила Кира.
Федору совсем не хотелось болтать. Он с удовольствием уселся бы просто за стол, без еды, сидел бы в этом сказочном свете, который каким-то неведомым образом льется от голой лампочки, и не произносил бы ни звука, только смотрел бы, как Кира мешает ложкой в кастрюле.
Но сказать об этом ему показалось неловким. Тем более что она сообщила, понизив голос:
– Может, он тебе свои записи покажет. Ты попроси. Я случайно тетрадку увидела, когда он в школе был. По-моему, это очень серьезно.
– Это ты слишком серьезно ко всему относишься, – заметил Федор.
– И ничего не слишком! Я ведь боялась: почему он замкнутый такой? Мамаша его говорила, асоциальный. А он думает все время, понимаешь? Оказывается, еще и записывает. Может, Достоевский будет!
Была насмешливая, вечно иронизировала, и вдруг такие наивные нотки в голосе, и смотрит так… Непонятно!
– Ладно, – сказал Федор. – Пойду пообщаюсь с гением.
– Ты смотри не насмешничай! – напутствовала Кира. – Он ранимый.
Федор еле сдержал улыбку. Он проще относился к таким вещам.
Тихон сидел за компьютером и уничтожал монстров. Он делал это с явным увлечением. Слабо верилось, что это будущий Достоевский.
– Ну что, скоро? – спросил он не оборачиваясь. – У меня уже все слюни вытекли.
– Кира никогда раньше не готовила, – сказал Федор.
– Ну да? А вкусно получается.
– Потому что для тебя.
Тихон отвлекся от недобитого монстра.
– Я знаю, – словно бы нехотя произнес он.
– Безрадостно говоришь, – заметил Федор.
– Ну… Стыдно же.
– Что она тебя любит?
– Что я на нее орал.
Некоторый элемент неожиданности в его мышлении присутствовал. Его мысль не стояла на месте, а двигалась, и направление ее было непредсказуемым.
– Она боится, что меня в детдом заберут, – сказал Тихон. – А чего бояться? Я все равно оттуда убегу и к ней вернусь.
Мужество так отчетливо проглядывало сквозь естественную детскость его слов, что Федор посмотрел на него с уважением.
– Думаю, до этого не дойдет, – сказал он.
– Все-таки они гады, – зло процедил Тихон.
– Кто?
– Ну, эти, которые ей не разрешают, чтобы я у нее жил. Она из-за этого такая несчастная, что я их убил бы.
– Убивать, надеюсь, не понадобится, – сказал Федор. – Подожди, я к этому делу тоже подключусь. А то упустил из внимания.
– Я думал, таких не бывает, как она, – задумчиво проговорил Тихон. – То-то отец с ней…
Как и тогда, после полета на шаре, Федор почувствовал, что разговор об этом ему неприятен. Видимо, из-за того, что не вызывал приязни Тихонов отец. Был он, похоже, существом грубым, и не хотелось, чтобы он даже в мыслях соотносился с Кирой. Не в мыслях – тем более.
Ему захотелось перевести разговор на другое, и он чуть не спросил: «Говорят, ты пишешь что-то?»
Но тут же понял, что спросить об этом не может, и как раз по той причине, которую с такой наивностью назвала Кира: боится ранить мальчишку лобовым вопросом.
Любовь ставит границы прямолинейности – вот что, оказывается. Он не знал.
«Лучше Киру потом расспрошу, что там у него в тетрадках, – подумал Федор. – А его – в другой раз».
Это «потом», когда он станет о чем-то расспрашивать Киру, осветило его будущее, как веселый фонарик. Такого света Федор тщетно ожидал, когда выбирал себе работу. Надо же – непонятно, откуда что приходит!
– Пойдем, Тиш, – сказал он. – А то глаза у тебя горят голодным пламенем.
