К Варе возвращала его память, и не к ней даже, а к тому, как она приковала его к прошлому. Он и не предполагал, что так прочно.
В Нью-Йорке жить им с Варей стало легче, чем в Праге. Во всяком случае, Федор полагал, что если больше денег, то и жизнь легче, а стипендия в Нью-Йорке у него стала повыше, да и подработки сразу появились. Ему, правда, было здесь не легче, а труднее, потому что учеба в Колумбийском университете требовала от него все больших и больших усилий. Но усилия – это его личное дело, а в целом им, семье, жить стало легче безусловно.
Варя была с ним согласна. Ей вообще понравился Нью-Йорк. Федор прилетел туда сначала один, чтобы немного наладить жизнь, а она – потом.
– Прага все-таки маленькая, – сказала Варя, когда Федор встретил ее в аэропорту Кеннеди. – А здесь – посмотри!
Небоскребы Манхэттена высились вдалеке, в дымке за летным полем.
– Я всегда хотела жить в большом-большом городе! – Варины милые глаза сверкали. – Потому и в Москву приехала. А Нью-Йорк ведь еще больше, чем Москва.
Федор не очень понимал, зачем говорить очевидное, но Варя счастлива, и пусть говорит, что хочет.
Он быстро к ней привык. Наверное, так и должно быть? Люди и должны привыкать друг к другу, раз они живут вместе. У его родителей это было так, и он был уверен, что это правильно.
Вероятно, Варя тоже так думала, потому что всегда была оживленной и счастливой, и в Праге, и в Нью-Йорке тоже. Она собиралась поступать в киношколу, ходила на какие-то занятия в театральную студию в Гринвич-Виллидж, покупала книжки про кино… Потом почему-то перестала. Федор спросил было, что произошло, но она ответила с неожиданной резкостью:
– Какая тебе разница? Артисткой быть я больше не собираюсь. Это в прошлом.
Надо было, наверное, все же выспросить у нее, в чем дело, но Федор рассудил, что ему, например, было бы неприятно, если бы кто бы то ни было взялся выведывать у него то, о чем он сам говорить не хочет. И чем Варя от него отличается?
Конечно, он видел, что Варя отличается от него сильно. К тому времени, когда Федор написал и защитил диссертацию, он понимал это уже очень ясно.
Варя была сентиментальна, а он считал, что сентиментальность и способность к сильным чувствам – это разные вещи, и любое проявление сентиментальности вызывало у него неловкость. Варя не читала почти ни одной книги из тех, которые он прочел в детстве. Варя любила шумные компании, а он предпочитал работу.
Но все это не казалось Федору чем-то значительным. Люди ведь женятся, живут вместе, рожают общих детей не потому, что они одинаковые, а по другой, решающей причине. Отношения со временем меняются, а эта трудноопределимая, но решающая причина – остается.
У него, во всяком случае, это так. У Вари, наверное, тоже, раз она с ним уже семь лет. И раз она…
Что она беременна, Федор узнал случайно. То есть не узнал, а заметил.
Обычно Варя ложилась спать часа на три раньше, чем он. Ему не хватало для работы светового дня, с этим ничего нельзя было поделать. И во время учебы не хватало, потому что учеба, по сути, была уже работой, и тем более после окончания, когда появилась своя консалтинговая фирма. К такому рабочему дню Федор привык. Да в Америке и все так работали.
Немцы, с которыми он подружился во время учебы, сбежали сразу по ее окончании к себе в Дюссельдорф, сказав:
– Знаешь, Тэд, столько вкалывать могут только американцы. А мы хотим не только работать, но и жить.
А Федору вовсе не казалось, будто он не живет. Работа открывала перед ним такое разнообразное, такое широкое поле, которое он и на четверть еще не освоил. Ему хотелось понять, какие экономические законы значимы в развитии мира, какие шестеренки и приводные ремни заставляют крутиться огромное мировое хозяйство, и азарт, который он испытывал, предугадывая, как это хозяйство будет работать, то есть как люди будут жить, – этот азарт с лихвой окупал даже физическую усталость. Усталость, в конце концов, отлично снималась альпинизмом. Это было его американское увлечение, и он считал, что правильно нашел его для себя.
К тому же они купили дом в Нью-Джерси, и это принесло ему радость. Федор с детства привык чередовать жизнь в большом городе с жизнью на природе и в Америке больше всего тосковал по Кофельцам. Он с удивлением понял это однажды и сразу предложил Варе перебраться в Нью-Джерси – по сути, в пригород Нью-Йорка.
Она к тому времени давно уже забросила свои артистические опыты и окончила курсы ландшафтного дизайна. Федору казалось, что заниматься этим за городом ей будет куда удобнее, чем на Манхэттене. В случае необходимости доехать до Нью-Йорка на машине, которую он подарил ей со своего первого большого гонорара и которую она отлично водила, не составляло труда. В общем, в свой дом они перебрались к обоюдному удовольствию. Так ему казалось.
Поскольку его работа заключалась главным образом в сборе и анализе информации, некоторую ее часть он мог делать не в офисе, а на веранде загородного дома. Так он и делал теперь вечерами с ранней весны до поздней осени.
Из своего кабинета на веранду Федор обычно перебирался, когда Варя уходила в спальню. Мерцал экран компьютера, мерцали звезды над головой, таблицы на экране необъяснимым, но очевидным образом являлись частью мироздания, жили по общим для всего живого законам, и тоска по дому, которая вспыхивала у Федора в сердце, была в такое время почти неощутима.
Он оглянулся на окно спальни и подумал, что надо зайти к Варе, пока она не уснула.
После семи лет супружества они были по-прежнему привлекательны друг для друга. Вот сейчас он хочет ее, и она его тоже хочет, наверное.
Варя была уже в постели. Косу она переплела по-ночному – волосы лежали на щеках двумя светлыми волнами. Федору это очень нравилось.
Он сел на край кровати, наклонился, поцеловал жену. Желание его стало сильнее. Варя была укрыта – Федор откинул одеяло.
– А сорочка зачем? – удивленно спросил он.
Варя всегда спала голая. Говорила, что ей это удобно.
– Так.
Она пожала плечами и снова потянула одеяло к себе на живот. Он с недоумением проследил за этим неожиданным жестом… И недоумение его перешло в сильнейшее изумление.
Его жена лежала на спине, а живот округло возвышался над нею.
– Варя… – пробормотал Федор. – А… что это такое?..
Она молчала. Смотрела в сторону. Он не понимал, почему она так молчит. Он чувствовал, как особенное, никогда им прежде не испытанное волнение поднимается от сердца к горлу.
Это что же значит… ребенок?!
– Ведь это ребенок, Варя… – Федор судорожно сглотнул. – Почему же ты мне раньше не сказала?
Теперь он уже понимал, что это за волнение такое незнакомое. Счастье это было, самое обыкновенное счастье! А незнакомое потому, что такого сильного, такого всепоглощающего счастья он не испытывал никогда. Да что там не испытывал, он не предполагал даже, что такое счастье вообще бывает на свете!
– Варя! – повторил Федор.
И ничего больше не смог сказать. Боялся, что разрыдается, сам как ребенок. Она еще испугается, пожалуй!
– Что – Варя? – Она перестала тянуть одеяло к себе на живот и посмотрела на Федора с неожиданным вызовом. – Странно, что ты это вообще заметил!
– Я… – Он как-то засуетился, руки задрожали. – Я, конечно, полный идиот, но… Что ж ты мне не сказала все-таки?
Она помолчала, глядя в сторону. Потом втянула в себя воздух, как будто собиралась нырять, и сказала:
