— пятна земли в бескрайнем океане, дающие надежду. Потом они вдруг закончились. Перемена настигла нас подобно дремоте, как только острова исчезли из виду. Я вдруг увидел, как земля закругляется, и испытал головокружение, словно жалкая мошка, оказавшаяся на кромке водосточной трубы. Море поменяло цвет и стало мучительно голубым. Но я чувствовал еще что-то, нечто, не поддающееся описанию, нечто, пугавшее меня до безумия. Невыносимую огромность. Как будто под гладью моря было что-то скрыто. Там, в самой глубине.
Я попытался объяснить это Тиму:
— Повезло мне, застрял тут в море, а вокруг одни психи. Будет полнолуние — хоть святых выноси.
По мере приближения к местам обитания дракона мысль о нем начинала постепенно овладевать членами команды. Джо Харпер и Сэм Проффит мастерили для него клетку прямо на палубе. Комера наблюдал за ними.
— Смотрите, чтобы крепкая была! — С этими словами он засмеялся в платок, представляя, как диковинная тварь выберется и начнет разгуливать по палубе. — Вот заберется в кубрик! — крикнул старший помощник и громко высморкался.
— А потом к капитану в каюту, — улыбнулся Сам.
Джо стукнул кулаком по крепкой деревяшке.
— Такая и для слона сгодится, — уверенно заявил он.
— Или для тигра, — добавил я. Клетка была похожа на ту, из которой сбежал мой тигр.
— Джафа однажды тигр схватил, — вмешался Тим, и все посмотрели на меня. — Расскажи им, Джаф! Давай расскажи про тигра.
Пришлось снова рассказывать всю историю о том, как я познакомился с Чарльзом Джемраком. Вернее, рассказывал Тим:
— Гигантский бенгальский тигр! Голова вот такущая! А этот карлик, от горшка два вершка, прямо на него идет, будто это кот домашний, и давай трепать его по носу…
— И вовсе я его не трепал, — поправил я, — просто потрогал. Хотел узнать, какой он на ощупь.
Все трое — Сэм, Джо и Комера — уставились на меня с удивлением. История произвела на них впечатление. Мистер Джемрак выглядел в ней очень достойно, но главным-то героем был я. Теперь я это понимал. Джемрак храбро разжал тигриные челюсти, это правда, — хотя по рассказам выходило скорее, что он обхватил тигра сзади за шею, заставил его раскрыть пасть и выплюнуть меня. Откуда мне знать? Я ведь ничего не видел. Как очутился во рту у тигра — это да, помню до сих пор. Потому я и стал героем. Не многим довелось побывать у тигра в пасти. И почти все, так или иначе, мне завидовали.
— Будешь потом внукам рассказывать, — улыбнулся Комера. У него была жуткая простуда, отчего верхняя губа стала красной и все время шелушилась.
И часа не прошло, как моя история разлетелась по всему кораблю, и в ближайшие несколько дней мне пришлось раз за разом рассказывать ее все новым и новым слушателям. Эти бесконечные повторы, словно гигантская волна, пробудили воспоминания о происшедшем в глубинах моей плоти. На какое-то время я превратился в достопримечательность нашего кубрика, и перемена оказалась приятной. Долго все это продолжаться не могло, но день-два именно моя история витала по кубрику, пока мы валялись на койках и в гамаках, вдыхая гнилой воздух и глядя, как клубы дыма поднимаются к низкому дубовому потолку в приглушенном свете фонаря.
Койка Скипа располагалась прямо над моей.
— На что это было похоже на самом деле? — поинтересовался он. — Ты хоть помнишь? Помнишь, что ты почувствовал, когда оказался в пасти?
— Помню, конечно.
Это ощущение возвращалось ко мне во сне. Снова и снова. И всегда по-разному. Теперь я бы и близко не подошел к тигру, но тогда это было чистое блаженство. Испытать его вновь я бы не смог, даже если бы захотел.
— Затрудняюсь описать, — добавил я.
Скип помолчал, а потом задумчиво продолжил:
— Интересно, мой пес то же самое почувствовал? Его звали Разбойник.
— В каком смысле?
— Когда его убили, — пояснил Скип. — Его загрызла бешеная гончая, огромная псина, на берегу, там, где река делает поворот. Она гналась за кем-то, и Разбойник оказался у нее на пути. Тогда она схватила его за голову — за всю голову целиком. Ну и пасть была у той зверюги — одни слюни. Хвать за голову, вот так, и перебросила через плечо — раз! — шею сломала, и нет Разбойника.
— Вряд ли он испытывал то же самое, — сказал я. — То, что произошло со мной, было не так страшно.
Я снова зажег потухшую трубку, затянулся и передал ее наверх Скипу:
— Все равно, думаю, твой пес не слишком страдал. По крайней мере, он страдал не долго.
Слышно было, как мой сосед причмокивает губами, пытаясь пускать колечки.
— Помню, командовал ему: Разбойник, к ноге! — произнес он, задерживая дым в горле.
После этого я рассказал Скипу про Джемрака и его зверинец, про то, как я работал во дворе, про животных, которых привозили и увозили все эти годы. Особенно на него подействовало описание молчащих птиц. Я рассказал, как они сидели без движения в тесных коробках, молчаливые певчие птицы, и Скип заявил мне, что это неправильно, что ему неприятно видеть птиц в клетках.
— Это как-то связано с крыльями, — заключил он, — когда они не могут их расправить.
Мы замолчали, и я вспомнил, какую грусть наводила на меня та комната в детстве, но с годами я привык, и молчаливые птицы перестали казаться чем-то из ряда вон выходящим. Так уж устроен мир. Ничего не поделаешь.
— Их не все время так держат, — пояснил я, — их потом продают.
Скип рассказал мне про рыбку, которую держала его бабушка. Бабушку, по собственному признанию, он очень боялся: она была старая и страшная, с коричневой морщинистой кожей и круглыми очками с толстыми стеклами; одно стекло было заклеено, а второе настолько толстое, что делало глаз похожим на толстую рыбу, плавающую в воде. И смотрела бабушка так, что можно было принять ее за ведьму. И у нее была рыбка — крупная золотая рыбка с роскошным хвостом. Рыбку старуха держала в маленьком стеклянном шарике, наподобие тех, что ставят тебе на спину, когда простудишься. Воды там было всего несколько дюймов, и места хватало, только чтобы вертеться туда-сюда и выписывать всем телом бесконечные восьмерки. Этим рыбка и занималась. По словам Скипа, это было ужасно. Содержимое пузыря было видно как сквозь увеличительное стекло, словно глаза бабушки сквозь линзы очков. Заходя в убогую, неряшливую бабушкину каморку, Скип первым делом видел бабушкин глаз и рыбку, которая наворачивала круги в блестящем шарике, похожем на этот самый глаз. Создавалось впечатление, будто оба глаза следят за ним.
На следующий день на Скипа опять нашло. Мы загарпунили кита, разделка туши была в самом разгаре: из котлов для вытапливания жира поднимался черный дым, а отсветы пламени делали нас похожими на чертей, высвечивая струйки крови, капавшей на палубу из снятого подкожного слоя. Скип стоял рядом со мной у брашпиля и неожиданно отпустил катушку, так что она дернулась, задрожала и ударила мне в спину. Скип просто отпустил ее и отошел, словно кто-то позвал его.
— Эй, мистер Скиптон, что это ты там удумал? — взревел Рейни.
Скип его, похоже, не слышал.
Рейни сделал шаг, будто глубоко вдохнул, вскинул голову и двинулся на Скипа, раздувая ноздри, как паруса. Мартин Ханна кинулся ко мне и встал позади вместо Скипа. Мы принялись крутить катушку брашпиля изо всех сил, продолжая наблюдать за происходящим. Скип поднялся по ступеням на капитанский мостик, глядя прямо перед собой. Он шел твердо, а последние несколько шагов почти пробежал, затем застыл на мгновение, подняв взгляд к ночному небу, и после аккуратно лег на палубу, поджал колени к подбородку, обхватил себя руками, спрятал голову в колени и задрожал, словно от удовольствия и радости, что нашел уютную постель.
Рейни навис над Скипом и принялся пинать его ногами, не в силах остановиться.
— Вставай! Вставай, ублюдок несчастный! — В крике старшего помощника слышались бессилие и
