Ричард Додридж Блэкмор - Лорна Дун

— Грех вам, грех, Том Фаггус, после всего, что наша семья сделала для вас! Ведь это мы в свое время вынули вашу шею из петли, а теперь вы — хороша благодар­ность! — удумали за это сжить со света моего мальчика! Никогда больше ваша кобыла не переступит порога нашей конюшни! Благодарю за верную службу тебя, Джон Фрай, и остальную компанию. Трусы вы и больше никто, ежели в такую минуту бросили на произвол судьбы хозяйского сы­на. Я знаю, вы потому допустили такое бесчинство, что сами боитесь этой паршивой лошаденки!

Работники выслушали матушку, раскрыв рты от удив­ления. Нет, матушка и впрямь была сама не своя, потому что таких речей — повторяю — никто от нее отродясь не слыхивал. Мужчины молча положили лопаты на плечи и стали расходиться по домам, чтобы рассказать женам о ру­готне матушки как о невероятном событии. Винни тоже с удивлением посмотрела на матушку, не понимая, из-за че­го разгорелся сыр-бор, а потом, разобравшись, в чем дело, тихонько подошла ко мне и, склонив голову, извинилась за то, что поступила со мной так неучтиво.

— Винни переночует в нашей конюшне,— твердо сказал я, меж тем как Том Фаггус, не проронив за все время ни слова, начал надевать на Винни седло. — Матушка, ты слышишь, что я говорю: Винни переночует в нашей конюш­не, а если нет, то я не отойду от нее ни на шаг, и где будет в эту ночь она, там буду и я. Только благодаря ей я узнал нынче, что значит настоящая лошадь и настоящие скачки.

— Молодой человек,— сказал Том Фаггус, по-прежнему собираясь в дорогу, — ты смыслишь в лошадях больше, чем кто-либо в Эксмуре. Я с первого взгляда на тебя почув­ствовал, что ты не спасуешь перед моей Винни, и, как ви­дишь, я не ошибся. Но разве женщинам можно что-то втол­ковать? До свидания, Джон, не поминай лихом. Помни, я горжусь тобой, и приехал сюда, чтобы рассказать тебе ку­чу всяких историй, от которых у тебя бы волосы на голове дыбом встали, да, уж видно, не судьба... У меня со вчераш­него дня и маковой росинки во рту не было, потому что все, что у меня было в котомке, я отдал одной несчастной вдо­ ве, но я лучше умру от голода на вересковой пустоши, чем останусь ужинать там, где от меня отреклись.

Тяжело вздохнув, он уселся на Винни, и лошадка снова подошла ко мне — попрощаться. Затем Том снял шляпу, молча кивнул матушке, а мне сказал:

— Отвори ворота, кузен Джон. Ты так усердно коло­тил Винни, что ей, бедняжке, уже не перемахнуть через за­бор.

Он уже выезжал со двора, как матушка вдруг всплес­нула руками и опрометью бросилась за ним. Том сделал вид, что не видит ее, но я заметил, что он чуть придержал Винни в поводу.

— Погодите, кузен Том, — запыхавшись, сказала матуш­ка. — Одно словечко перед тем, как вы уедете от нас.

— О чем говорить! — воскликнул Том Фаггус, и лицо его исказилось такой болью, что от прежнего весельчака и жизнелюба не осталось и следа.— Разве это вы — вы, моя добрая кузина Сейра? Нет, мне иной раз кажется, что все беды мира ополчились против меня с той поры, как я поте­рял любимого кузена Джона Ридда. «Том, — говорил он мне, — будет нужда, приходи на нашу ферму, и моя жена позаботится о тебе». «Да, — отвечал я ему, — я знаю, она и моей матери это обещала, но люди часто думают обо мне дурно, и, боюсь, кузина Сейра одного с ними мнения». Господи, какой это был человек, какой человек! Вот уж кто понимал меня с полуслова и знал мне настоящую цену! С тех пор, как я потерял кузена Ридда, мне кажется, я по­терял самого себя.

Он тронул поводья, но матушка остановила его.

— Ах, Том, так и во мне душа на живую нитку дер­жится с тех пор, как не стало Джона!

И матушка разразилась горькими слезами.

— Понимаю, кузина Сейра, как не понять! — восклик­нул Том. Он спрыгнул с Винни, подошел к матушке и взволнованно проговорил: — Может, я в чем-то и дурной человек, но я знаю, что такое добро и умею ценить его. Скажите мне только слово, и... — Он гневно потряс кула­ком в сторону Долины Дунов.

— Да полно вам, Томас, уймитесь вы, ради Бога! — ис­пуганно прервала его матушка, но не из страха перед Дунами, а из страха за меня, потому что страстно не желала, чтобы после гибели отца жажда мести возобладала в моей душе над всеми остальными чувствами. «Лучший судья — Господь», — любила повторять она.

Я, со своей стороны, никогда не упускал Дунов из виду, но и не торопился воздать им их же кровавой мерой,— отчасти из-за наставлений матушки, отчасти по мягкости характера, отчасти же потому, что отец, по моему разуме­нию, и сам успел в какой-то степени отомстить за себя, когда прошелся дубиной по разбойничьим головам.

Том Фаггус снова направился к кобыле и сказал на про­щание:

— Доброй ночи, кузина Сейра, доброй ночи, кузен Джек. Мне еще ехать и ехать, а в котомке — ни крошки. Нет мне ни пищи, ни крова в этой части Эксмура, а ночь обещает быть темной. Каждому свое: мальчику — забава, а мне — наказание, чтобы впредь неповадно было...

Но матушка, задержав Тома во второй раз, пригласила его отужинать с нами, чем Бог послал.

Глава 10 Почему Том Фаггус вышел на большую дорогу

Итак, Том Фаггус остался с нами ужинать. Его штаны повесили сушить у огня, а взамен ему выдали лучшие шта­ны Джона Фрая. Джон был на седьмом небе: впоследствии он неоднократно рассказывал всем желающим о чудесной причастности своих штанов к великому человеку. Именно к великому: сейчас уже не всякий помнит о Томе Фаггусе, но в ту пору его знал в наших краях каждый встречный-попе­речный, и молва о нем докатывалась даже до Бриджуотера.

Том Фаггус, веселый, жизнерадостный человек, был незлоблив и доброжелателен к людям, и если, к примеру, человек, у которого Том только что отобрал кошелек на боль­шой дороге, не бранился, но, напротив, воспринимал происшествие с юмором, Том, не задумываясь, возвращал разбойничью добычу. Но как бы там ни было, а деньги у людей он отнимал силой, и потому закон был против него. Я никак не мог взять в толк,— пока не повзрослел и не на­жил кое-какого добра собственными руками,— почему тру­дягу Тома звали вором и грабителем, а король-лежебока мало того, что был первым человеком в государстве, но вся­кий подданный, отдавая ему свои денежки, должен был при этом еще и благодарить его величество, если тот соизволил их принимать. (Том Фаггус грабил, не рассчитывая, по крайней мере, на благодарность своих жертв!)

В пору малолетства я ничего толком не знал о том, что творилось на душе у моего кузена, но я помню, что за сто­лом у матушки был испуганный вид, и она то и дело пре­рывала гостя и шепотом умоляла его не болтать лишнего при детях, на что кузен всякий раз соглашался и заливал клокотавшее в нем возмущение обильной выпивкой.

—А теперь пойдем и навестим Винни, Джек,— сказал он после ужина.— Вообще-то я сажусь за стол только по­сле того, как вдосталь напою Винни и задам ей овса, но сегодня ты ее изрядно погонял, и ей нужно было остыть после бешеной скачки. Сейчас она, подружка моя дорогая, томится без меня в конюшне, а она не привыкла к долгим ожиданиям.

Я с радостью пошел за Томом, а Анни украдкой юрк­нула следом за нами.

Побывав у Винни, мы вернулись домой и сели у очага. Щурясь на огонь, Том Фаггус начал рассказывать нам всякие истории, которых, как оказалось, знал великое множество. Рассказывал он, правда, не о себе, а о том, что приключилось с другими, и речь его, свободная и выразитель­ная, текла, не прерываясь. Он говорил на разные голоса, и люди всякого возраста, пола и звания представали перед нами, как живые. Он проделывал это без улыбки на лице и рассмешил матушку так, что на ней лопнул новый кор­саж стоимостью десять пенсов. Мы, дети, визжали от восторга, катаясь по полу, и только старая Бетти ворчала на кухне, глядя на это бесчинство.