Ричард Додридж Блэкмор - Лорна Дун

бойтесь, я не причиню вам никакого вреда.

— Помоги мне, добрый человек, кто бы ты ни был, — взмолился незнакомец, не глядя на меня, потому что был не в состоянии поднять голову. — Я знаю, тебя послал Все­вышний, и ты не ограбишь меня, тем более что меня только что обобрали до нитки.

— Боже, дядюшка Бен! — вскликнул я, не веря собственным глазам. Я был так изумлен, что чуть не выпустил пони из крепких объятий.— Это вы, мастер Рубен Хакабак!

— Я честный торговец, — простонал дядюшка, — я живу в Далвертоне. Ради Бога, развяжи меня, добрый человек, и я вознагражу тебя, когда вернусь домой,— если мне во­обще суждено туда вернуться. Однако давай договоримся, что лошадка эта — моя, как и та, что угнали разбойники.

- Дядюшка Бен, неужели вы меня не узнаете? Да это же я, ваш племянник Джон Ридд!

Не дожидаясь, пока обалдевший родственник придет в себя, я разрезал веревки и посадил его на пони, как полагается, но дядюшка так ослабел от переживаний, что был уже не в состоянии удержаться на лошадиной спине. Тогда я втащил дядюшку к себе на плечи, а веревку обмотал вокруг лошадиной морды так, чтобы пони, вопреки желанию нового хозяина, не улизнул на свободу. После этого мы двинулись к нам на ферму Плаверз-Барроуз.

Я так и не понял, узнал меня дядюшка или нет, а тот, почувствовав себя в безопасности, тут же уснул. Он захрапел так громко, что можно было подумать, будто источник ужасного шума, нагонявшего страху на всю округу каждую ночь, находился именно в Далвертоне.

Когда я добрался до дома, матушка и сестры тут же усадили дядюшку поближе к теплу. Я с наслаждением расправил плечи, потому что комплекция дядюшки (как, впрочем, и его казна) была довольно внушительной. Он отряхнул сюртук, потом, приходя в себя, прошелся по кухне и, удостоверившись, что попал к своим, упал в кресло и проспал до самого ужина.

Я слышал, как время от времени дядюшка бормотал во сне: «Я знаю, он женится на моей Рут, непременно женится. А уж завещаю я им столько, что им до десятого поко­ления хватит…»

Когда дядюшка проснулся, я оставил его на попечение матушки и Анни, которые сбились с ног, поднося ему самое вкусненькое, а сам отправился в конюшню посмотреть пойманного пони. Лошадка, в самом деле, была хороша; за такой стоило погоняться, и впоследствии она нам здорово пригодилась в хозяйстве.

Странным человеком оказался мой дядюшка Бен. Он был груб и резок с окружающими, и, по-моему, ему просто нравилось поступать наперекор тому, что от него ожидали. В глазах его было столько недоверия к людям, как буд­то все только и думали, как бы половчее оставить дядюш­ку в дураках. Наша открытость и простота были ему не­понятны, и мне кажется, что оттого, что в нашем приходе ему не с кем было померяться хитростью и поторговаться, он чувствовал себя не в своей тарелке.

Конечно же, не кто иной, как Дуны, ограбили нашего дядюшку, а ограбив, вздумали еще и позабавиться. Они забрали его спокойную старую лошадь и привязали его к ди­кому необъезженному пони. Два или три часа гоняли они лошадку по туманной пустоши, отвечая на стоны дядюшки издевательским смехом, а когда проголодались, решили вернуться, бросив дядюшку на произвол судьбы.

Дядюшку страшно возмутило это происшествие, и он никак не мог понять, почему именно ему выпала сомнитель­ная честь распотешить Дунов накануне Нового года.

— Ей-богу, не заслужил я такого обращения,— горест­но причитал он,— и я этого дела так не оставлю. Шестьде­сят пять лет прожил на белом свете, а в такую мерзкую пе­ределку попал впервые!

Даже чудесный праздничный пудинг не отвлек его от жалоб и стенаний, и вся надежда теперь была у нас на соседа — фермера Николаса Сноу.

Вечером — дело было первого января — Николас Сноу пожаловал к нам со своими красавицами дочерьми. Вече­ром прошлого дня мы послали им записку с извинениями и просьбой отложить свой визит на сутки, пояснив, что при­чина тому — непредвиденные обстоятельства. Увидев моло­дых леди, дядюшка тут же вспомнил о своих городских ма­нерах. Девушки, зная, что перед ними известный богач, по­началу чувствовали себя скованно, но поскольку они более или менее часто бывали в благородном обществе и успели усвоить кое-какие правила хорошего тона, они быстро пре­одолели свое смущение, и не прошло и десяти минут, как они уже вовсю флиртовали с дядюшкой. Все четверо хохо­тали во все горло и были явно довольны друг другом, а ма­тушка ревниво поглядывала в их сторону, завидуя наход­чивости и самообладанию дочерей Сноу и мысленно при­знавая, что нашей скромнице Анни до них далеко.

Когда ужин закончился, мы отправили всех девушек и гостиную и закрыли за ними дверь. Потом мы сели на кух­не у огня послушать, что скажет нам дядюшка Бен, но он дал возможность матушке говорить первой.

— Мастер Сноу,— начала матушка,— вы уже, конечно, знаете, какие лишения претерпел мой близкий родственник, приехавший к нам на ферму из Далвертона. Времена сей­час ужасные, и меня саму беды не обошли стороной...

- Ты отвлекаешься от главного, Сейра,— нетерпеливо заметил дядюшка Бен, увидев слезы на глазах матушки и поняв, что сейчас она в сотый раз начнет пересказывать обстоятельства гибели моего отца, между тем как его, моего дядюшку Бена, жгла в эти минуты такая обида, что он просто не желал слышать, как другие в его присутствии жалуются на собственное горе. — Меня ограбили в вашем приходе, и я опозорю вас, устроив скандал на всю Англию! Меня ограбили в ваших местах, значит, Орский приход и ответит за это безобразие. И если вы еще сводите концы с концами, то, клянусь, я вас, орских жителей, всех пущу по миру, но заставлю возместить ущерб полностью, даже если для этого мне придется выставить на торги вашу старую церковь!

Дядюшка явно хватил через край. Сосед Сноу, матушка и я с недоумением переглянулись между собой, и я едва удержался от соблазна покрутить пальцем у виска. Словно бы почувствовав это, дядюшка перенес всю злость на меня.

- A ты, мой дорогой племянничек,— воскликнул он,— пугало и тупица! Обсосок ты поросячий, вот ты кто! Тебе, на бедность твою, я завещаю только свои стоптанные башмаки. Будешь их донашивать и смазывать жиром до конца своей жизни!

- Ради Бога, - миролюбиво заметил я, — коль скоро вы наш гость, дядюшка, я с удовольствием смажу их вам и без завещания.

Сказал я это так, как бы между прочим, но, как вы, любезные читатели, увидите дальше, я заработал на этом две тысячи фунтов стерлингов.

- Что касается нашего прихода, — сказала матушка, задетая за живое, - то приход как-нибудь сам за себя постоит, а вот с мальчиком моим я вам не позволю говорить подобным тоном. Можете ему вообще ничего не завещать, лишь бы оставили его в покое, - вы, которого он сам мог оставить одинешенького на вересковой пустоши прошлой ночью. Вам жизнь спасли, а вы, вместо благодарности, поносите меня и моих детей. Стыдно, сэр!

- Полагаю, Сейра, твои детки испорчены постольку, поскольку испорчен вообще весь род людской,— глубокомысленно заявил дядюшка, не уточнив, однако, к какому роду относит самого себя.

В этот момент наш долготерпеливый сосед Николас Сноу поднялся с места, решив, что ему пора сказать свои слово в защиту родного прихода.

— Мастер Хакабак, — промолвил он, тыча в дядюшку дымящейся трубкой,— будучи глубоко возмущен тем, что вы сказали об этом приходе — именно об этом и никаком ином — я беру на себя смелость утверждать, сэр, что вы — лжец.

Закончив речь, Николас Сноу прижал руку к груди и церемонно поклонился мне и матушке, давая понять, что высказав то, что от него ожидали, за дальнейшее не отве­чает. Конечно, он был прав — по существу,— но его поддер­жку мы с матушкой восприняли как медвежью услугу: дядюшка, при всех его, так сказать, завихрениях, был чело­веком в годах да к тому же еще и нашим гостем, и назы­вать его в нашем доме лжецом другому гостю было не­уместно, хотя дядюшке в его лавке приходилось выслуши­вать, надо полагать, и не такое.

— Полно вам, — примирительным тоном сказала матушка, — самое последнее дело — изругать друг друга последними словами. Давайте выслушаем дядюшку Бена еще раз. Скажите, уважаемый родственник, что, по вашему мнению, мы должны сделать, чтобы смыть этот позор с нашего прихода и возместить вам стоимость потерянного имущества?

— Да плевать мне на имущество, — неожиданно заявил дядюшка, меняя гнев на милость, — плевать