Ричард Додридж Блэкмор - Лорна Дун

— Приняв к себе Лорну, — сказал он,— вы поставили на карту ваши жизни и кровли над вашими головами, а Лорна, при всей ее редкой красоте, стоит ли она того, что­бы из-за нее так крупно рисковать?

— Среди многих изумительных качеств и добродете­лей Лорны, — заметил я, — красота занимает отнюдь не главное место. В конце концов, вы, сквайр Фаггус, могли бы и не лезть со своими советами, когда вас о них не про­сят, — закончил я на повышенных тонах.

— Браво, Джон Ридд! — расхохотался сквайр. — Дура­ком родился, дураком помрешь. Ну-ну, не обижайся, род­ственник, она и вправду такая необыкновенная девушка, что будь я на твоем месте, я бы тоже свихнулся до конца дней своих. И все же не позволяй этому беспомощному ребенку ходить в вещице стоимостью в половину нашего графства.

— Лорна стоит всего графства, — горячо возразил я, — и всей Англии вместе взятой. И потом, на ней нет ни­чего ценного, кроме колечка, что я подарил ей, а ему цена...

Здесь я остановился, потому что матушка взглянула на меня, прищурив глаза и явно ожидая, что сейчас-то уж я назову стоимость колечка, которую она сто раз пыта­лась вызнать у меня, но я все молчал, как рыба.

— Фи, подумаешь, колечко! — воскликнул Том Фаггус с таким презрением, что я просто покраснел от злости.— Из-за колечка я б в прежние времена погнушался бы ог­рабить прохожего. Но вот ожерелье... Понимаешь, ты, болван, это ожерелье стоит всей вашей фермы, всего со­стояния вашего дядюшки Бена, а также всего Далвертона впридачу.

Я не поверил своим ушам.

— Неужели эта вот стекляшка, которой она владеет с детства...

— Ну как же, «стекляшка»! Тоже мне, знаток выис­кался! Да это же лучшие бриллианты, какие я когда-ли­бо видел, а уж их-то через мои руки прошло, дай Бог!

— Нет, в самом деле,— воскликнула матушка, вспых­нув от волнения,— вы наверняка ошибаетесь, потому что молодая леди должна была бы знать, что носит на груди целое состояние!

Меня чрезвычайно порадовало то, что матушка назва­ла Лорну «молодой леди»: она сознательно сказала так и пику Тому, назвавшему Лорну «беспомощное дитя».

— Уж поверьте мне,— сказал Том тем тоном, который Анни называет «весьма благородным», а по мне так про­сто хвастливым, — уж поверьте мне, дорогая матушка и ты, простофиля Джон, что бриллиант я могу оценить с пер­вого взгляда. В прежние времена ради такой вот штуко­вины я, не моргнув глазом, остановил бы на дороге даже карету, запряженную восьмеркой лошадей. Увы, миновали веселые денечки... А здорово же это было, особенно при лунном свете!

— Мастер Фаггус,— с достоинством начала матуш­ки, — до сих пор вы не позволяли себе говорить о вашей прежней жизни и прежнем, с позволения сказать, ремес­ле подобным тоном. Боюсь, однако, что бренди...

Тут матушка запнулась, потому что бренди был ее собственным, а Том был нашим гостем.

— Вот что я вам скажу, мастер Фаггус, — продолжила матушка,— так или иначе, но вы завоевали сердце моей дочери, а искренним раскаянием и многочисленными обе­щаниями начать новую жизнь добились моего согласия на ваш брак. Анни моя старшая дочь и после Джона, мо­его дорогого мальчика, я люблю ее больше всех на свете и потому я возьму назад свое согласие: я не допущу, что­бы моя девочка связала жизнь с человеком, тоскующем о большой дороге.

Произнеся столь длинную речь, она подошла ко мне и зарыдала на моем плече. Я был готов взять Тома за нос и перебросить его самого и его Винни через ворота нашей фермы, и непременно сделал бы это, если бы матушка позволила мне, потому что если меня задеть, так мне во­обще удержу нет, хотя вывести меня из себя стоит боль­ших усилий.

Однако долго сердиться матушка не может, и с по­мощью Анни Том вскоре снова вошел в доверие к матуш­ке. Анни, защищая своего суженого, попавшего впросак, сказала, что, по ее мнению, любому молодому человеку вообще свойственна тяга к приключениям, и потому не­удивительно, что спокойная и размеренная жизнь посте­пенно стала надоедать ее любимому Тому.

Словом, любезные читатели, спустя недолгое время матушка уже жалела, что обошлась с Томом столь круто, и предположила, что Том, возможно, был прав насчет ожерелья. Она вышла, чтобы позвать Лорну и осмотреть ожерелье еще до темноты.

Лорна вошла в комнату. Матушка подвела ее к свету, чтобы Том как следует разглядел украшение. Оно свисало с гордой, лебединой шеи Лорны, словно капли росы с бе­лого гиацинта, и меня рассердило то, что у Тома появи­лась возможность безнаказанно пялить глаза на Лорнину красоту. Словно бы прочитав мои мысли, Лорна отвер­нулась, сняла ожерелье и передала его матушке. Том Фаггус нетерпеливо схватил его, приняв от матушки, и поднес к окну,

— Сколько бы вы за него хотели, мистрисс Лорна? — спросил он.

— Я не собираюсь продавать ожерелье, сэр, — ответи­ла Лорна. — Мой дедушка очень им дорожил, и я думаю, оно когда-то принадлежало моей матушке.

— Что бы вы сказали, мистрисс Лорна, если бы вам предложили за него сто тысяч фунтов?

Лорна спокойно взяла ожерелье из рук сквайра Фаггуса, проводившего бриллианты восхищенным взглядом, а потом подошла к матушке с такой светлой улыбкой, ка­кой прежде ни у кого, даже у самой Лорны, я никогда не видывал.

— Моя дорогая, моя добрая матушка, — прошептала она, — примите это от меня, — ведь вы примете, не так ли? — и я буду безмерно счастлива, потому что все дра­гоценности мира не стоят и тысячной доли вашей доб­роты.

Матушка стояла, не зная, что сказать. Конечно, ей и в голову не могло прийти, что когда-нибудь ей подарят что-либо подобное, но, с другой стороны, она прекрасно понимала, как обидится Лорна, если она не возьмет ее подарка. И тогда, как всегда, она обратилась за советом ко мне, а я — я был так растроган благородством Лорны, что слезы выступили у меня на глазах, и я бросился вон из комнаты, сказав, что схожу посмотреть, не забрался ли кот на маслобойню.

Когда я вернулся, ожерелье снова перекочевало в ру­ки Тома, и он, обращаясь к собравшимся, а особенно к Анни, которая была без ума от его учености, читал лек­цию о драгоценных камнях. Он сказал, что каждая грань такого камня должна быть строго выверена, а каждый угол строго выдержан. От этого, подчеркнул он, зависит стоимость камня. Бриллианты, что он держал в руке, бы­ли, по его мнению, совершенным образцом безупречной ювелирной работы. Он высказал уверенность, — и я не мог с ним не согласиться, — что такое ожерелье наверняка принадлежало одному из знатнейших и богатейших се­ мейств Англии.

Я увидел, как печально стало лицо Лорны, и догадал­ся, о чем она сейчас думает: она явно была уверена в том, что это ожерелье досталось Дунам во время одного из разбойничьих налетов, и что сквайр Фаггус знал это, и что только по этой причине матушка отказалась принять его в подарок.

Больше мы не стали говорить об ожерелье, и с той поры прошло немало времени, прежде чем мы вернулись к этой теме. Но с того дня моя любимая перестала носить его, потому что теперь она знала ему цену и не знала, как оно все-таки попало к ней. На следующий же день она пришла ко мне и, стараясь выглядеть веселой и беззабот­ной, попросила меня снова спрятать его подальше.

Том Фаггус покинул нас в этот же день. В общем-то, мы с ним расстались довольно мирно: он отбыл восвояси, считая меня дураком, а я постарался не думать о нем хуже, чем он был на самом деле.

Едва только Том скрылся из виду, а слезы Анни еще не успели просохнуть, как на пороге появился — кто бы вы думали? — мастер Джереми Стикльз собственной персо­ной, весь покрытый грязью с ног до головы, не в лучшем расположении духа, но счастливый оттого, что вернулся, наконец, в нормальное человеческое жилье.

— Черт бы побрал этих парней! — загремел он.— Нет, мы только полюбуйтесь, в каком виде королевский комис­сар возвращается в свою штаб-квартиру! Анни, душень­ка, прикоснись, милая, своей волшебной ручкой вон к той сковородке. Будь я проклят, если за последние сутки у меня побывала во рту хотя бы маковая росинка!

— Конечно, конечно, сэр, — с готовностью отозвалась сестра, потому что ей нравились мужчины с хорошим ап­петитом. — А у нас еще и печь не остыла, и это очень кстати. Ну-ка, Бетти, живо неси мне все, что нужно. Что будете есть, сэр, — свинину, баранину или оле­нину?