Ричард Додридж Блэкмор - Лорна Дун

— Давай, давай, ребята! — закричал Джереми.— Еще одна перебежка, и мы сядем им на головы!

Наши ответили ему восторженным ревом, ибо Джере­ми воззвал к чужой храбрости, не прячась за чужими спи­нами, и мы хлынули под гранитную арку, достигнув ее прежде, чем Дуны успели перезарядить карабины. Но едва первые из нас очутились под каменными сводами, как позади нас раздался ужасающий треск, вопли людей и ржание лошадей: огромный ствол дерева обрушился на нас, похоронив под собой пушку, двух человек и перебив спину жеребцу. Другая лошадь, барахтаясь, тщетно пы­талась подняться на ноги.

Не помня себя от ярости, я зычно крикнул «Вперед!» и устремился в узкий проход. Пятеро-шестеро наших бро­сились за мной и впереди всех — Джереми Стикльз. И тут вновь загрохотало, и навстречу нам полыхнул гигантский сноп огня: это впервые заговорила артиллерия Дунов. Я схватил вражеского канонира за шиворот и швырнут его прямо перед собой. Орудийный расчет бросился наутек и скрылся за тяжелыми дубовыми дверями. Двери со стуком захлопнулись. Я в бешенстве схватил орудие обеими руками и бросил его вслед отступившим. Толстенные дубовые доски треснули, и медное чудовище намертво застряло в дверях.

Я оглянулся. Серый пороховой дым, клубясь в прохо­де, застилал от меня моих товарищей, но сквозь его густую пелену я услышал тяжкий стон, и он больно отозвался в моем сердце. Я поспешил назад и стал искать Дже­реми, мечтая только об одном: застать его в живых.

Вскоре я нашел его и еще троих наших, пораженных роковым выстрелом у самого порога разбойничьей цитадели. Двоих убило наповал, двоих ранило. Это их стон остановил меня в пылу и горячке боя, и одним из них, слава Богу, оказался Джереми Стикльз. Я тут же начал помогать несчастным, и о дальнейшем наступлении уже не могло быть и речи.

Джереми ранило в рот: два его зуба лежали у него на бороде, а одну губу оторвало напрочь. Я приподнял ему голову и попытался сдержать кровотечение, а он лишь молча и жалобно взглянул на меня...

Не знаю, сколько еще просидел бы я в этой каменной щели с дорогим моим другом, беспомощным, как дитя, но тут до моего слуха донесся крик мальчишки, бежавше­го к нам по проходу, перепрыгивая через убитых и ра­неных:

- Все пропало! Скорее уходите отсюда! «Красные» и «желтые» бьют друг друга почем зря, а Дуны бьют и тех, и этих. Мастер Ридд, уходите, а то и вам худо придется!

Мы, немногие из оставшихся в живых, с недоумением переглянулись, потрясенные новостью. В нас еще тепли­лись слабая надежда, что на других участках наступление развернется успешнее, чем на нашем, но то, что мы толь­ко что узнали, не укладывалось в голове. Почему девонширцы и сомерсетцы истребляют друг друга? Почему их оружие не обращено против Дунов?

Воевать далее было бессмысленно. Мы скатили в речку орудийный ствол, вытащив его из лодки, служившей подобием лафета, поместили сюда Джереми Стикльза и еще двоих раненых, впрягли уцелевших лошадок и поло­жили конец страданиям тех бедных тварей, которым не повезло в бою.

Мы вернулись домой в глубокой печали, зная, что раз­биты в пух и прах, но твердо уверенные в том, что нашей вины в том нет. Женщины наши, судя по всему, были с нами согласны, потому что встретили нас с восторгом, благодарные нам за то, что мы возвращаемся к ним жи­выми.

Вспоминать о том дурацком штурме мне и доныне неприятно, и потому, не вдаваясь более в подробности, замечу лишь, что причиной поражения стал дух раздора и зависти, царивший между «красными» и «желтыми». Про­живая на границе двух графств, я не причислял себя ни к тем, ни к этим и потому мог судить о событиях вполне беспристрастно. Вначале их изложила одна сторона, за­тем, совершенно все переиначив, другая, затем, в самых крепких выражениях, обе вместе. Единодушны они были только в желании снова выступить в поход и отомстим, Дунам за пережитый позор. Я внимательно выслушал и тех, и других, и пришел к выводу, что подлинная картина боя складывалась следующим образом.

Прежде чем занять позицию в западной части долины, девонширцы («красные») должны были проделать долгий кружной путь между холмами. Зная, что соратники («жел­тые») припишут будущую победу себе, если им позволят открыть огонь первыми, доблестные девонширцы, заметив, что у сомерсетцев уже все готово и осталось только поднести фитиль к орудию, не стали утруждать себя точной наводкой. Кое-как пристроив орудие на косогоре, они придали ему весьма общее направление, положившись в остальном на милость Божию. Господь, однако, не стал вмешиваться во внутренние дела Девоншира, и пушка, забитая до отказа черепками от разбитых горшков и старыми дверными ручками, выстрелила в сторону несчаст­ных сынов Сомерсета, убив одного из них и ранив двоих.

Сомерсетцы не стали ждать извинений от союзников и ответили им тем же. Мало того, заметив, что их выстрел нанес большой урон, повалив на землю пятерых «красных», они отметили сомнительный свой успех всеобщим злорадным воплем. (Брр, какая мерзость: даже вспоминать противно!). Короче говоря, бой разгорелся не на шутку, и ополченцы не жалели пороха, стараясь преус­петь во взаимном уничтожении. Хорошо еще, что их разделяла долина, а то не многим удалось бы уцелеть, чтобы поведать миру об этом побоище.

Тогда Дуны,— вот уж кто, наверное, посмеялся в тот день! — отозвали своих людей с галереи и, выйдя из до­лины через тайный проход (через тот самый, которым когда-то воспользовалась Гвенни, проводя меня к Лорне), атаковали сомерсетширцев с тыла, уложив на месте всю орудийную прислугу — четырех человек. Остальные бросились наутек, и тогда разбойники, захватив еще неостывшую пушку, скатили ее к себе в долину. Итак, из трех пушек, что были у нас на вооружении еще утром, домой вернулась только одна: ее приволокли на себе девонширцы, чтобы было чем похвастаться вечером.

 Таков был печальный конец нашего отважного предприятия, и всяк сваливал вину на другого, и все горели желанием поправить дело. При этом все сошлись на том, что беда приключилась из-за преподобного Баудена: он поднялся на гору в шляпе, но без рясы. (При чем здесь пастор Бауден? Мне это, признаться, до сих пор непонятно.)

Глава 41 Час от часу не легче

Двое девонширских офицеров, приняв команду над потрепанным войском, приказали людям разойтись по до­мам. Напоследок они отметили храбрость, выказанную обеими сторонами, а также их верность королю и англий­ской конституции. Девонширцы ушли, а наши друзья из Сомерсета задержались у нас еще на два дня, чтобы от­дохнуть и позлословить в адрес соседей.

Джереми Стикльз метался в постели, мучаясь от боли и кусая простыни безгубым ртом. Он глядел на нас с таким видом, словно хотел сказать: «Господи, ну дайте же мне умереть! Может, хоть тогда мне немного полегчает». А мы, громко беседуя меж собой (так, чтобы он мог слышать), все твердили о том, как отважно он вел себя в бою, и от этих разговоров бедный Джереми с каждым разом становился все бодрее.

Рана Джереми поставила меня в очень трудное поло­жение. Во-первых, я не мог теперь рассказать матушке и Лорне о том, что девушка, которую я люблю, вовсе не родня тем, кто убил моего отца, а мой отец не нанес ни­какого ущерба ее семье. Мне страстно хотелось рассказать им всю правду, потому что, как я заметил, после визита Каунселлора между матушкой и Лорной, а также между ними и мной возникло некоторое отчуждение. И хотя никто из нас не поверил старому разбойнику, его сло­ва не прошли для нас бесследно.

Во-вторых, ранение Джереми Стикльза лишило солдат регулярной армии командира. Их осталось в живых де­сять человек, и Анни избаловала их так, что под конец мы уже не знали, как им угодить. Когда они требовали форели, они получали форель, когда им хотелось олень­его мяса, ветчины или семги, все это