Ричард Додридж Блэкмор - Лорна Дун

разлучит нас, постарайся жениться на малышке Рут, когда забудешь меня. А теперь поговорим о бессовестной предательнице. Я о многом догадывалась и мне часто приходило в голову... Что и говорить, обманула она меня так ловко, что впору только руками развести.

С этими словами Лорна позвонила в колокольчик, и в комнату вошла маленькая Гвенни Карфекс, перепуганная и насупленная.

— Гвенни, — обратилась к ней Лорна властным го­ном, — пойди и принеси мне письма, которые я в разное время посылала на имя мистрисс Ридд.

— Да откуда я их возьму, коли они вами отправлены? Приходят тут всякие, напраслину возводят...

 - Ну-ка, Гвенни, посмотри мне в глаза,— сурово потребовал я, потому что после целого года душевных мук мне было не до шуток.

 - Не хочу я смотреть на тебя. Думаешь, ежели лез целоваться, так я теперь непременно должна на тебя зенки пялить?

Мы с Лорной чуть не прыснули со смеху.

 — Скажи мне, Гвенни,— спросила Лорна, снова принимая строгий вид, — если ты считаешь, что задерживать чужие письма это честно, то честно ли прятать чужие деньги?

- Прятать? — вспыхнула Гвенни.— Да как вы могли такое... Сейчас он получит все до последнего пенни!

И Гвенни бросилась было вон из комнаты, но Лорна вернула ее назад.

 — Послушай, Гвенни, — совсем мягко сказала Лорна, — если чужие деньги

прятать нечестно, то нечестно было прятать и письма, которые были бы дороже золота для тех, кто сделал для тебя столько добра. Если не скажешь прав­ду, я пожалуюсь твоему отцу,

 — Да ладно вам… Так и быть уж... — пробурчала про себя странная девчонка, выходя из комнаты. Я же, со своей стороны, был так рад, что все это время Лорна оставалась верна своему чувству, что готов был простить Гвенни и за то, что она уже натворила, и за то, что еще натворит хотя бы и за тысячу ближайших лет.

 — А ведь я так доверяла ей, — сокрушенно сказала Лорна, — и вот — на тебе! Одна из причин, за что я так люблю тебя, Джон (не говоря обо всех прочих), в том, что ты никогда не лгал мне и, я знаю, никогда не солжешь.

 — Не знаю, не уверен. Мне кажется, я способен на лю­бую ложь,— лишь бы ты стала моей.

- Что ж, может быть, ты и прав. Но — по отношению к другим людям. Что же до нас двоих... Нет, мне ты никогда не солжешь!

 Между тем в комнату вошла Гвенни и молча, с угрю­мым видом, бросила на стол кожаный мешок.

 — Подойди и забери свои письма, Джон, — сказала Лорна. — Что касается Гвенни, — голос Лорны снова стал строгим, — то она предстанет перед лордом главным судьей Джеффризом!

Я, конечно, понимал, что Лорна никогда этого не сделает, но счел, что несносную девчонку не худо было бы припугнуть. Гвенни и вправду испугалась, но, признаться, мы с Лорной явно недооценили храбрость маленькой корнуоллки. А Гвенни между тем, взобравшись на небольшой круглый табурет, произнесла такую речь:

— Можете отвести меня, если вам будет угодно, к великому лорду Джеффризу. Я лишь исполнила свой долг - и не более того. Да, я поступила бесчестно, я нагородила кучу всякой всячины, но это — ради вашего же блага, мистрисс Лорна. И вот — награда за труды.

— И это так ты отблагодарила мастера Ридда за все хорошее, что он для тебя сделал! — возмутилась в ответ Лорна. — Кто, рискуя жизнью, спустился в шахту и свел тебя с твоим отцом, которого ты потеряла на долгие годы? Кто? Отвечай, Гвенни!

— Вот этот вот... верзила Джон Ридд, — сквозь зубы процедила Гвенни.

— За что ты меня так, Гвенни? — спросил я, понимая, что Лорна не задаст такого вопроса, потому что ничего, кроме грубостей, от Гвенни ожидать не приходилось, и ее ответ доставил бы мне только лишнюю боль.

— Потому что ты ниже нее, потому что она не должна выходить замуж за простого фермера, будь он хоть корнуоллец. Подумай, какие у нее поместья, какой титул… Посмотри на себя, — ну кто ты рядом с ней?

- Можешь идти, Гвенни, — сказала Лорна, краснея от легкого гнева. — И знай, что целых три дня ты не должна показываться мне на глаза... Только так и можно наказать ее, — прибавила Лорна, когда Гвенни с оглушительным ревом покинула комнату, размазывая по щекам обильные слезы. — Теперь три дня она не притронется к еде и кроме горьких рыданий ты от нее ничего не услышишь. Так что, Джон, если ты хочешь, чтобы я была твоей «и в печали, и в радости»[72], ты должен брать меня вместе с Гвенни.

— Я готов взять тебя хоть с пятьюдесятью таких Гвенни, даже если бы каждую из них трясло от ненависти при одном только упоминании обо мне. Однако, знаешь, не верю я, чтобы эта девочка и в самом деле питала ко мне столь ядовитое чувство.

 — Ну, конечно же, нет, милый,— смеясь, поддержала меня Лорна.— Подобное чувство ты вообще вызывать не способен!

А потом мы, как говорят в народе, сели рядком да поговорили ладком, — о себе, о наших общих делах и том, что скажут люди, когда Лорна, став полновластной хозяйкой своей судьбы, откажется от титула и высокого положения. Говорила, в основном, Лорна, а я все больше отмалчивался, чтобы после не упрекнуть себя за то, что из-за собственных корыстных интересов я попытался в чем-то убедить Лорну. Конечно, любезные читатели, всем здравомыслящим людям и всякому человеку среднего возраста (о, этот средний возраст, — кому, как не ему, знать, в чем высшее благо неразумной молодости!) слов Лорны было бы вполне достаточно, чтобы объявить ее сумасшедшей.

На ферме Плаверз-Барроуз мы вполне могли бы обес­печить Лорне беспечальную жизнь, но совсем другое дело - быть владелицей целого графства и видеть у своих ног самых блестящих кавалеров государства. Нет, я ре­шил отмолчаться: пусть сама решает, в чем ее счастье.

— Джон, милый, — воскликнула Лорна, читая мои сокровенные мысли, — зачем ты напускаешь на себя безучастный вид? Думаешь, я в чем-то сомневаюсь? Я решила, что ты станешь моим мужем, еще когда... Нет, я не скажу, как давно это было, потому что ты будешь смеяться, хоть, впрочем, почему бы и не сказать? Это было еще тогда, когда ты впервые появился в Долине Дунов с гольцами для своей матушки, промокший до последней нитки. Ко­нечно, я была еще слишком мала, чтобы сказать себе: «Я буду его женой», но я прочла тогда в твоих глазах: «Я буду ее мужем», и твой взгляд врезался мне в душу на всю жизнь. Мы любим друг друга целую вечность, а титул и богатство — мелочи, не стоящие внимания. Им ли, встав между нами, отравлять наше будущее?

— Нет, Лорна, не такие уж это мелочи. Откажись от них — и весь белый свет станет презирать тебя за безрассудство. А я... Да ведь всякий сочтет меня мошенником, который, воспользовавшись твоей неопытностью и велико­душием, принес тебя в жертву своему себялюбию.

 — Не знаю, как тебе это объяснить, Джон, может, то, что я скажу, глупо, но я действительно так думаю и мне­ния своего не изменю. Только, пожалуйста, не перебивай меня, пока не выслушаешь до конца. Мы не сможем быть счастливы порознь — только вместе. Что же нас разделя­ет? Всего лишь положение в обществе — и ничего больше. Я не более образована, чем ты, Джон, а может, и того менее. Конечно, мои предки пользовались большей извест­ностью, чем твои, но ведь это, в сущности, ничего не зна­чит. В твоем роду — двадцать пять поколений честных и мужественных фригольдеров [73], и хотя у тебя нет рыцарского герба, разве герб оправдывает дворянскую низость, с которой мне приходится сталкиваться здесь на каждом шагу? Твои манеры... Ты добр и скромен, и в этом ни одни из наших вельмож не сравнится с тобою: нет среди придворных ни доброты, ни скромности. У нас с тобой разная вера... Но мы верим друг другу — и этого достаточно. Дуны — вот они могут помешать нам, — но ты сможешь защитить меня от них, я знаю. Высокое положение, какой в нем прок? Какая радость в том, что тебе завидуют? Вот уж год прошел, как я здесь, но не было дня, чтобы душу мою не омрачал новый горький опыт. Знал бы ты, Джон, как я ненавижу эту жизнь, как я ее ненавижу! Изо всех, кого я тут знаю, есть только двое, не считая моего дяди, кто не завидует мне и не порочит моего имени, глядя мне вслед.