похожие?
— Ой, у Виктории глазищи были — дай бог каждому. У этой девушки гораздо меньше. И зрение у нее было в порядке.
— У констебля Флинт зрение тоже в порядке! — нетерпеливо рявкнул Джосбери. — Давай их сюда.
Не сводя глаз с Мафанви Томас, я послушно сняла очки и положила их на стол.
— А рот? — спросила я.
Она покачала головой.
— Губы у нее пухлее были. И такие, знаете, куриной гузкой. Да и весила она побольше вашего.
— Нос? — продолжала я.
— Вы не серчайте, милочка, но он у вас такой распухший, что сразу не поймешь. Викторию я с двумя фингалами и разбитой губой не видала. Честно скажу, драться-то она дралась, но за себя постоять могла. А вот другим девчонкам доставалось на орехи.
— До сих пор достается, — еле слышно пробормотал Джосбери.
79
— Извините, что вам пришлось так долго ждать, — с порога сказала нам женщина из собеса. — Обычно мы не разглашаем информацию, пока не получим ордер.
Миссис Рита Дженкинс вернулась на свое место. Мы находились в небольшой переговорной в одном из многочисленных муниципальных зданий Кардиффа. Эта женщина пришла сюда в субботу специально ради нас. Джосбери отошел от окна и сел рядом со мной.
— Но ведь конфиденциальность не распространяется на умерших, верно? — уточнил он.
— Верно. По нашей картотеке, Кэтрин скончалась десять лет назад. — Тут миссис Дженкинс нахмурилась. — А что касается Виктории, спрашивайте, постараюсь помочь. Директор разрешил.
— Мы хотели бы найти кого-нибудь, кто лично общался с девочками.
Дженкинс задумчиво прикусила губу.
— Одиннадцать лет — срок немалый, а у нас постоянная текучка. К тому же в те времена усыновлениями занимался городской совет Гламоргана. Пару лет назад весь департамент перевели сюда, многие должности перетасовали. Я могу попытаться кого-нибудь вызвонить, но на это уйдет время.
— Спасибо, — сказал Джосбери. Похоже, он наконец-то выдыхался.
Дженкинс листала чье-то личное дело.
— Это же надо, такая печальная судьба. Мало того что забеременела в четырнадцать лет, так еще и погибла совсем молоденькой. Страх, да и только!
Джосбери, сидевший рядом со мной, снова принял охотничью стойку.
— Что, простите? Кэти была беременна?
Дженкинс грустно кивнула.
— Да, врач подтвердил через пару недель после того инцидента.
— Погодите. Парни же были в презервативах.
— Презервативы, они же не пуленепробиваемые, — сказала я. — Три процента риска, кажется.
— Флинт, я преклоняюсь перед твоими познаниями…
— Даже не начинай! — цыкнула я.
— Так что же произошло? — Джосбери снова обратился к Дженкинс. — Она родила?
— Нет. Беременность прервали на одиннадцатой неделе. Самое печальное, что это еще не все.
— В смысле?
— У нее, как у многих девочек после аборта, развилась постнатальная депрессия. В тяжелой форме. Ей прописали антидепрессанты, но врач не уследил, и она к ним пристрастилась. Она, может, и другие препараты принимала. Во время операции занесли какую-то инфекцию, внутренние органы были повреждены. Необратимо повреждены. Дальше — больше: успеваемость снизилась, начались нервные расстройства, а со специалистами она разговаривать отказывалась. Эта девочка была больна и физически, и душевно.
— А потом она убежала, — сказал Джосбери.
— Да, — подтвердила Дженкинс. — Потом мы ее потеряли.
80
К шести часам мы с Джосбери уже едва стояли на ногах. Мы побывали в детском доме, куда периодически попадали Виктория и Кэтрин, но ничего нового нам там не сообщили. Кэти — тихоня, приятная в общении, Виктория — трудный подросток, вечно в беде, вечно под подозрением.
Джосбери заметно оживился, когда мы разыскали ее бывшую учительницу английского. Мой же день, полный неприятных переживаний, скрасил один-единственный момент: когда субтильная старушка открыла нам дверь и Джосбери понял, что она почти слепая.
Зрение мисс Маннери, может, и сдавало, но память точно не подвела. Она с легкостью вспомнила обеих девочек, Викторию — особенно хорошо.
— Я помню, как она уехала, — сказала она нам на прощание. — Я, конечно, была огорчена, но нисколько не удивилась. После того происшествия в парке… Она после этого была сама не своя. Стала совсем… Как бы лучше выразиться? Холодной. Глаза у нее были такие…
— Несчастные? — подсказала я.
— Нет, милочка. Не несчастные. У нее были глаза акулы. Темные и неживые.
Полицейских бюджетов обычно не хватает на шикарные гостиницы, но в таких деловых центрах, как Кардифф, всегда найдутся пустые номера на выходные. В новехонький, с иголочки, отель мы въехали в начале седьмого.
— Где будем ужинать? — спросил Джосбери в лифте, неумело подавляя зевок.
— Да я не хочу есть, — сказала я, не сводя глаз с кнопок. — Завалюсь сразу спать. Увидимся за завтраком.
Первым шел мой этаж, и я, выходя, даже не обернулась. Номер оказался роскошным. Я в таких хоромах, пожалуй, никогда не ночевала. Гигантская кровать, если не сказать ложе, скромный, но элегантный декор кремовых оттенков, а одна стена почти целиком стеклянная. Шторы, тонкие, как паутина, я задернула наглухо.
Ночь к тому моменту уже окончательно вступила в свои права, по воде шла сверкающая рябь. Неподалеку от берега стояла на якоре яхта, в ночи напоминавшая бриллиант на черной бархатной подушечке. Я видела людей, разгуливающих по палубе. Свет падал на воду длинными разноцветными лентами. Я смотрела на яхту до тех пор, пока все пассажиры не разошлись по каютам, а одиночество не начало душить меня физически.
Потом наполнила ванну и долго лежала, думая о Джосбери. Нас разделяла всего пара этажей, но все мои мечты были напрасными и несбыточными. А еще я думала о двух девочках, у которых изначально не было никого, кроме друг друга, но даже это они потеряли за одну кошмарную ночь. Я думала о том, что мне, похоже, должно наконец хватить храбрости свести счеты с жизнью. Когда все это закончится. В теплой, ароматной ванне, прямо как сейчас.
Когда вода начала остывать, я вылезла, оделась и вышла из отеля. Застегнула куртку и уверенно зашагала вперед. Вскоре гладкая кирпичная дорожка сменилась неотесанным булыжником и гравием. Фонари становились все реже, а заросли — все гуще, пока вокруг меня не образовался темный туннель из тростника.
Это были заболоченные участки, которые запрещалось осушать в рамках программы по
