видеть по-разному. Значит правда, была большая белая птица. Но, чтобы сидела на дереве?… у нас таких нет.
– Га-ма-юн… – задумчиво протянул Егор.
– Егор, а ты помнишь белую ворону в подворотне?
– Ворон… это был ворон.
– Тем более, – Игорь, судя по всему, отнесся к этому серьезно, но Егор отмахнулся:
– Не выдумывай, a?
Энн тоже относилась к птице серьезно, хоть и не поняла последних фраз. Она сказала:
– По-моему, это единственная из странностей, которая касается только их двоих, и я бы…
– Хорошо, хорошо, – тут же согласился Егор, – запишем это четвертым пунктом, для размышлений, но пятый пункту нас самый серьезный…
– Ты как советский еврей, – Игорь опять улыбнулся, – К пятому пункту не равнодушен.
– Оставь анекдоты свои. Пятым пунктом у нас идет таинственный фээсбэшник, который, как выяснилось, и попасть-то сюда не мог никак.
– Что за фээсбэшник?
– Ты его не видел. Вы с Ольгой уже ушли спать, когда он появился.
– И что в нем было таинственного? Хотя по роду занятий, ему положено…
– В нем всё было таинственно и в высшей степени странно. Аня, покажи нам… – Егор понял, что в задумчивости сказал, что-то не то, – Покажите нам второе пришествие, пожалуйста.
– Зря вы поправились, – Энн улыбаясь, с готовностью подвинулась к компьютеру, – После однообразного английского «йю» очень приятно слышать, когда обращаются по-русски на «ты». И мое русское имя звучит приятно. И вас Игорь, и вас Сергей прошу звать меня на ты… и по-русски Энн – это Анна. Сейчас найдем… тогда было уже поздно. Вот, пожалуйста!
– Никакая это не лодка, – на полном серьезе удивился прапорщик, – Он что? верхом на динозавре приехал.
– Динозавры не плавают! Также как чайки с утками не сидят на деревьях. А поскольку наш друг и на ихтиозавра не похож, мы условились его звать ящером, вообще, – прочитал короткую лекцию Егор, – Я правильно говорю Анна?
– Абсолютли! – ответила Энн, до этого момента не произнесшая ни одного английского слова, – Совершенно правильно. Смотрите. Вот ваш ящер поднялся на берег, а вот, через одиннадцать с половиной минут вернулся в озеро и уплыл.
– Всё это хорошо, – до прапорщика еще не дошло, – Но ваш ящер не похож на мужика в суконном пиджаке.
– А что, был человек? – Игорь тоже пока не понимал.
– Был человек, Игорь, был старорежимного вида мужик сиволапый в суконном костюме и, при этом представился он нам знакомым нашего генерала.
– Представился он полностью, – поправила Энн, – Он назвал полное имя.
– А я это имя никогда не забуду. Назвался он, Игорь, именем нашего незабвенного учителя математики…
– Романиванычем??
– Да, причем полностью – Колосков Роман Иванович.
– Может быть, совпадение?
– Вряд ли… он в этот момент так хитро на меня посмотрел, как будто знал, что я пойму.
– А откуда он генерала знает? – снова подал голос прапорщик.
– У меня такое впечатление, что он всё про нас знает, – не столько Казаку, сколько остальным ответил Егор.
После этих слов все молчали довольно долго.
Егор опять раздвоился. Но не так, как в прошлый раз. О Лидии он уже забыл. По крайней мере, все прошлые переживания, и это, в том числе, спрятались где-то в анналах памяти, заслоненные новым, гораздо более сильным переживанием. Оно было настолько огромным, что в его сознании заслоняло весь остальной мир, который он вовсе не собирался спасать, как это часто делают современные киногерои. Его с одной стороны волновала судьба его самого и, вверившихся ему, еще троих людей, которым угрожала сейчас смертельная опасность; с другой стороны был весь остальной мир, казавшийся совсем недавно простым и вполне понятным, со своими недостатками, но, в целом даже уютный, распухший теперь, как на дрожжах, ставший мутным и таинственным. В этом и состояла причина его нынешнего раздвоения.
Одна сторона его сущности, прагматическая, привыкшая командовать и выполнять приказы, изучившая в свое время ряд положенных наук, имевшая неплохой житейский опыт, говорила ему, что всё это мракобесие и обман; что всего этого не может быть, что, в самом крайнем случае, это всё – сон, и он еще немного поспит и проснется, и всё опять станет ясно и понятно. Другая сторона, а с другой стороны он был поэт и романтик, эта другая сторона, на удивление, откровенно радовалась и пела, ведь происходило то, чего в обыденной жизни быть не может. Появлялись возможности познания таких сторон жизни, какие обычному человеку и присниться не могут.
В душе, Егор был подготовлен к любым жизненным метаморфозам, подготовлен и старинными сказками и долгими размышлениями в бессонные ночи под горными звездами. И сейчас он был скорее склонен верить романтической стороне своей души. Тем более, что она успокаивала, говоря, что радость познания выше трудностей и, что даже смерть не самое худшее, что может произойти с человеком – её всё равно не миновать, и что всё, что бог не делает, все к лучшему. А прагматическая сторона лепетала что-то невнятное.
Мысль, скользящая по древу переменчива, тем более, если это древо жизни. Прагматическая привычка взяла своё. Если бы Егор думал только о себе, он, наверное, так и остался бы на романтической стороне, но были еще три жизни, особенно одна, о которой он, еще не отдавая себе в этом отчета, думал всё более нежно. Эти жизни надо было спасать. С этим были согласны обе стороны его раздвоенной натуры.
Энн находилась в эйфории, она не могла сосредоточиться ни на какой посторонней мысли. Как все дороги ведут в Рим, так все её мысли сходились в одну точку: «всё оказалось правдой!». Всё то, что она передумала, переговорила и переделала за последние полгода, всё было направлено к этой цели. И вот она достигнута. Только вот, что теперь со всем этим делать?
Игорь думал о том, как бы ему достать и угробить этих ящеров.
А Казак думал о жене. Как она похоронит его и уедет с заставы на родину, а может останется? Куда ехать-то? Найдет себе здесь кого-нибудь…
Сверху, с верхушки старой ели, этой группой людей любовался старый ворон, альбинос от рождения. Он ни о чем не думал, просто смотрел на людей. Он знал, кому из них не удастся выбраться уже отсюда. И знал, что сколько бы они не рассуждали, изменить ничего не смогут. И чего тут думать? ломать голову зря?
8. Ради любви
Лида не спала всю ночь. Добросовестно пролежала в постели восемь часов, но ни разу даже не закрыла глаза. Сегодня уже седьмой день, как пропал Градов, её Градов, как она считала. И третья ночь, как муж не ночует дома. Когда стало ясно что своими силами с поиском не справиться, он совсем поселился на первой заставе. Что там происходило сейчас, Лида не знала и это мучило её. Мучило её еще и то, что она не сказала никому про тот телефонный звонок, когда Градов был уже там. Может это могло помочь поискам? И вообще, неведение и бездеятельность крайне раздражали её. Она не могла бездействовать, когда любимому человеку нужна помощь, может быть и её помощь. Ей виделось, как она пробирается через лес, проваливается в какие-то ямы, в болота, ветки цепляются за одежду, но она продвигается вперед и, наконец, находит его, Егора. Он весь изранен, в крови, но живой! Она несет его через лес к воде, куда тут же приходит катер, из которого выбегают солдаты в касках и бронежилетах, кладут Егора на носилки и аккуратно поднимают на борт. Она сидит возле носилок на коленях и гладит спекшиеся от крови волосы. А на берегу их встречает второй её любимый человек в парадном генеральском мундире, он отдает честь солдатам, проносящим мимо него носилки, а потом обнимает Лиду, целует и благодарит…
Кто-то может подумать, что грязная изменница не любила мужа? Она его любила и даже очень любила. Но для полной гармонии мира, ей этого было мало, так уж она была устроена. Если бы кто-то мог заглянуть
