удалялись. Лида не вникала в суть переговоров, но, в целом, она поняла, что ничего и никого на озере обнаружить не удается, а недавно прибыли водолазы со своим катером и какими-то приборами и теперь основные поиски будут вестись под водой.
Кроме её обычной невнимательности к деловым вопросам, ей мешало сосредоточиться еще одно обстоятельство – новые трусы оказались как раз того неудобного покроя, который иногда мучил Лиду. Когда она в машине тряслась по грунтовке возле заставы, трусы съехали не туда, куда нужно и теперь задевали её легко возбудимое место. Это настолько не соответствовало серьезности момента, что она сердилась и смущалась одновременно.
Наконец они с мужем опять остались одни. Георгий Александрович перевел на Лиду взгляд еще полный делового напряжения, но осознав, что это его жена и они одни, улыбнулся.
– Так зачем, ты говоришь, приехала?
– Еду тебе привезла, – Лида вернулась к столу.
– Ты что думаешь, я здесь голодный?
– Так, домашнее же… и вообще, повидать тебя – я соскучилась.
– Приятно, приятно… спасибо. И всё?
– Что «и всё»?
– Больше никаких дел у тебя ко мне? – генерал заметил излишнее волнение жены, но не знал, чем его истолковать.
– Есть еще дела… я хотела… я тоже волнуюсь, и хотела узнать, как идут поиски.
– Узнала?
– Да.
– Что-то тебе нужно еще…
– Не мне… я хотела тебе рассказать одну вещь… может это пригодится, – Лида посмотрела на мужа особым взглядом, – Ты, надеюсь, не истолкуешь мои слова превратно…
– И я надеюсь.
– В тот день, когда они уезжали… вечером… я позвонила капитану Градову…
– Ты знакома с Егором?
– Да, мы познакомились случайно в кафе… у Машеньки был день рожденья, ты помнишь?
– Помню.
– Одним словом, я ему позвонила… и мы разговаривали минут пять – он сказал, что они на месте и никаких проблем у них нет, – она открыла сумочку, достала телефон и положила на стол, – Звонок зафиксирован… может на станции дадут эти… как их? координаты.
– Не нужно… убери телефон. Павлов говорил с Градовым на день позже – телефонисты не могут определить точку… и даже станцию приема, а тебе спасибо за… – генерал помедлил, хотел сказать: «За откровенность», и всё же сказал не то, что хотел, – Спасибо за помощь.
– А может они к финнам попали?
– Нет, финны у нас на связи… с их стороны никого нет… Ты как-то странно на меня смотришь.
Супруги помолчали, глядя друг на друга. Лида, действительно, смотрела на мужа слегка блестящими глазами.
– А спишь ты где? Не в казарме надеюсь.
Генерал засмеялся.
– Нет… не в казарме…
– Ну, покажи! Пошли, пошли… показывай.
Минут через двадцать Лида вышла к машине полностью удовлетворенная. Она сделала всё, что могла, а главное, рассказала то, что должна была и усыпила ревность мужа самым надежным способом.
Коварные трусики она спрятала в сумочку.
Добравшись до дома, она почти сразу легла в постель и тут же уснула. Ей снились немцы с автоматами и засученными по локоть рукавами. Она пряталась от них по кустам в лесу, как Женя из фильма про тихие зори.
9. Ахтунг!
Курт Хейнер долго и с удовольствием мыл руки. Жестяной бак с краником казался здесь символом домашнего уюта. Здесь, то ли в русской, то ли в финской Карелии было совсем тихо, и о войне ничего не напоминало. Под Смоленском, откуда он благополучно убыл в связи с тяжелым ранением, такого комфорта не было.
Вообще-то он считал себя счастливчиком, по крайней мере, в эту войну.
Курт служил в вермахте с тридцать девятого. Почти сразу попал в Польшу, но звуки боя слышал только издалека, из второго эшелона. Побывал в Бельгии и Франции. Самым тяжелым воспоминанием того времени была скучнейшая подготовка к параду в Париже, но на сам парад он не попал, даже не знал, состоялся ли он вообще, потому что их дивизию срочно перебросили обратно в Польшу. Тут ему повезло, хоть и не так сильно, как хотелось бы – больше двух месяцев после 22 июня он просидел в военном лагере на переподготовке. Курт не был кадровым военным, служил на инженерной должности при штабе и, собственно, только в это время, как откровение, познал для себя некоторые тонкости военного дела, но числился-то он уже два года во фронтовых условиях. Поэтому, после учебы, получил чин оберлейтенанта и стал настоящим ротным командиром.
Сразу после этого начались его три круга ада. Еще в Польше, наблюдая за поездами с фронта, он перестал верить гебельсовским киноагиткам. Если там всё так хорошо и легко, как показывают в бодрых киножурналах, откуда берется столько раненых? Попав на этот фронт недалеко от Смоленска, он понял откуда. На первом круге, сменив растрепанных на позициях эсесовцев, он, с вверенными ему свеженькими, хорошо одетыми солдатами, получил приказ занять деревню Никольскую (это название до сих пор снилось Курту в ужасных снах). Через три дня дивизию сняли с фронта на переформирование. От роты Хейнера к этому времени осталось пятнадцать человек, вместе с ним и каптенармусом. В Польше им говорили, что идти в атаку против русских легко, потому что у них нет автоматов, а из винтовок они стреляют редко и еще реже попадают. У русских возле деревни Никольская, кроме винтовок, оказалось пять пулеметов и две маленьких пушки.
Второй круг был ничем не легче первого.
А на третьем круге Курту опять повезло. С очередной свежесформированной ротой он занял таки деревню Никольскую, правда, это было километрах в семидесяти восточнее первой. Сначала Курт подумал, что на карте ошибка, перепроверил, оказалось – всё правильно, Никольская. В эту деревню они вошли без боя, вечером. Передовые части стояли на несколько километров дальше, и появилась возможность хорошо отдохнуть – в деревянном доме крепко спится, но на рассвете их поднял грохот близких разрывов. Оказалось, что русские ночью прорвали фронт. Хейнеру всё же хватило времени кое-как организовать оборону перед тем, как появились русские танки. Он знал, что есть такой танк KB, но никогда бы не подумал, что он такой большой и страшный. На въезде в деревню один из этих танков просто раздавил немецкий танк Т-4 и пошел дальше, прямо на него. Курт уже мысленно простился с жизнью, когда произошло чудо: то ли своя, то ли русская артиллерия начала класть снаряды прямо на деревню. Скорей всего это были русские пушки, потому что снаряд попал KB в самое уязвимое место – в заднюю часть башни, и ужасный танк встал, а следующий снаряд отправил Курта в глубокотыловой госпиталь, раздробив ему осколком правую берцовую кость. Разве не удача?
Месяца через полтора, прямо в госпитале Курт Хейнер получил железный крест за уничтожение русского тяжелого танка.
Кость срослась надежно, но, видимо, стала немного короче и, не смотря на хорошее лечение в госпитале и отдых в санатории, хромота так и не прошла. Однако комиссия этой хромоты не заметила и оберлейтенант остался в рядах вермахта, правда, с ограничением по строевой. Вот тут-то где-то в кадрах и вспомнили про его гражданскую специальность, про то, что он по образованию архитектор.
Так вот он и попал сюда руководить десятком деревенских парней в военной форме, производящих ландшафтные работы на секретных объектах вермахта.
Оберлейтенант сполоснул и лицо, потом, зажмурившись, уткнулся в чистое, пахнущее солнцем полотенце. Аккуратно пристроив полотенце обратно на веревочку, он подошел к столу, где уже расположилась его гвардия.
