деться. Улица лежала в тени, кое-где возле домов, редко, припаркованы машины, людей не видно. Можно подумать – сегодня воскресенье, тихий послеобеденный час. Хофман довольно быстро сориентировался. Всего на секунду замешкался, потом уверенно свернул в кипарисовую аллею, которая, плавно поднимаясь в гору, вела к высоким кованым воротам. За ними начинался парк. Ворота открылись, пропуская их машину. Дальше, слева и справа в траншее вкопаны в землю два «бэтээра»: стволы, смотровые щели, глаза Распятого на грубо приклепанных к броне крестах и глаза лениво потягивающихся людей в военной форме устремлены на ворота. Медленно проехали между стволами. Кипарисовая аллея вела дальше и упиралась в площадку с большим бассейном, сложенным из крупных камней, кусков здешней скальной породы. В ту минуту, когда они проезжали через ворота, в бассейне забил фонтан. Показалась и сама резиденция – кусочек боковой стены, но аллея не шла прямо к дому, так что целиком дом не был виден и в случае нападения или штурма вести прямой обстрел с аллеи было бы невозможно. Перед фасадом виллы опять открылась площадка, обсаженная пальмами, на ней стояло несколько лимузинов, черный «роллс-ройс» и броневичок, покрытый маскировочной сеткой, зачем – непонятно. Отсюда к дверям виллы поднималась широкая мраморная лестница. На верхней террасе, возле белого домика охраны, увешанного снаружи образами святых, сидел на табуретке охранник в камуфляжной форме, дремал, свесив голову на грудь.
Дверь чуть приоткрылась, и в щель выскользнули двое в бархатных безрукавках. Под мышкой у каждого в ременной петле – револьвер. Они ринулись к машине и рывком распахнули дверцы, а из виллы вышел третий, в светлой панаме, тот, для кого все это разыгрывалось. Снова обыск. Лашен был спокоен, хотя и вспомнил о пристегнутом к лодыжке ноже. А что тут, собственно, странного? Да, у него нож, на лодыжке, это, конечно, необычно; по какой причине пристегнул нож к ноге? – ладно, что-нибудь придумаем. Тем временем Хофмана обшарили с головы до пят. Его самого обыскали уже менее тщательно, при этом охранник смотрел ему в глаза, пока ощупывал подмышки, бедра, ноги с внутренней стороны. Опустился на колени. Если нож найдут, неловко будет только перед Хофманом. Стыдно будет смотреть ему в лицо, не очень-то и удивленное – ведь находка лишь подтвердит его мнение о тебе. Он облегченно вздохнул – обыск был окончен, мужчина поднялся с колен.
Впустили в дверь, провели в зал, где на всех стенах висели ковры с восточными орнаментами, точно в каком-то караван-сарае. В каждом углу – диваны и кресла с шелковой обивкой, стиль рококо. Пошли дальше, следом за охранниками с револьверами в ременных петлях, через раздвижную дверь в коридор, по обе стороны которого расположены комнаты. Много комнат. В конце коридора двустворчатая дверь, выходящая во внутренний двор. Вероятно, два боковых крыла дома пристроили позднее, как и замыкающую двор высокую каменную стену с мелкими зарешеченными оконцами. Прямо за стеной, как они узнали потом, был обрыв – отвесно уходящий вниз скалистый уступ. Подойдя к стене и выглянув в оконце, земли не увидишь, – лишь где-то далеко внизу светлело подножие горы, обвитое тонкой желтой петлей дороги.
Посреди двора был плавательный бассейн, на краю стояли шезлонги, топчаны, детские качели. С двух сторон в стенах были ниши, а в них столики с мозаичными столешницами – шахматными досками. Из открытого окна где-то на верхнем этаже доносились звуки фортепьяно.
Охранники удалились. Они с Хофманом сели за один из столов. Появился пожилой мужчина, темнокожий, поставил перед ними воду со льдом и арак, подал и непременные миндаль и фисташки в маленьких мисочках. На другом столе, за спиной Хофмана, лежала пачка истрепанных комиксов, на верхнем – яркий заголовок: «Сержант Бац-Бац». Хофман положил ноги на стул, взял комикс, начал листать. Снова откуда-то вынырнул слуга и предложил сигары. Лашен отказался, Хофман, не поднимая головы, взял одну. Слуга сказал:
– Его превосходительство Тони просят немного подождать.
Хофман залпом осушил стакан, встал лениво и, шаркая ногами, двинулся вокруг бассейна. Он все еще не сказал, какими хитростями ему удалось добиться приема у «его превосходительства Тони». Лашен, конечно, сообразил, что вилла-резиденция принадлежит сыну президента Ливана. Об этом Тони он знал немного: в ноябре генерал, вернее, его личные войска, проиграв сражение, оставили Триполи. Кроме того, Тони считали ответственным за расстрел похоронной процессии палестинцев, возвращавшихся в Бейрут с кладбища.
Во дворе появились две блондинки. В распахнутых купальных халатах и бикини. Лица густо намазаны кремом. Кивнув в знак приветствия, разлеглись на шезлонгах. Хофман остановился прямо напротив женщин и принялся беззастенчиво их разглядывать, с комедиантскими ужимками, – вздернув брови, словно ему предстало
Прождали еще с полчаса. Лашен чувствовал себя вполне сносно, в лицо дул приятный прохладный ветерок. Хофман злился из-за напрасной потери времени и пил рюмку за рюмкой, правда, разбавлял арак водой. Из дома выбежали мальчик и девочка в купальных трусах, хотели с разбегу прыгнуть в бассейн и вдруг застыли на месте, словно по команде. Хофман вернулся и сел за стол. Помахал детям, но те не ответили. Их лица не выражали ничего, кроме холодного любопытства, вид у деток был дорогостоящий. Сколько в них вложено? – куча денег и масса знаний, вернее, уроков. Они медленно прошли мимо, не спуская глаз с Лашена и Хофмана, в нескольких метрах от них развернулись и дальше стали пятиться задом, привстав на цыпочки. Блондинки на детей не глядели, а те все пятились, пока не добрались до каменной стены, замыкающей двор. Там они занялись своими играми, уже не обращая внимания на двух незнакомых взрослых.
Слуга встал у входа в дом, придерживая дверь. Вошли все те же трое с револьверами в ременных петлях, с медлительными движениями, отличавшимися мягкой кошачьей грацией. По-арабски крикнули что-то детям, которые теперь плескались в бассейне. Блондинки тоже что-то сказали, негромко, по- французски кажется, велели не кричать во все горло. Слуга распахнул дверь – и прямо к ним вышел Тони, его превосходительство Тони, как громогласно объявил слуга, а за его превосходительством семенил, стараясь шагать с ним в ногу, какой-то тип, который вроде хотел о чем-то предупредить Тони, успеть что-то ему сообщить. Лашен сразу узнал – Рудник! Он удивился. Но в ту же минуту понял, кого надо благодарить за организацию встречи с Тони. Рудник говорил по-английски, неустанно повторяя титул его превосходительства. А его превосходительство вышел к журналистам в подвернутых над башмаками синих джинсах и белой спортивной рубашке. Лицо бледное и малость одутловатое. Радушным жестом простирая руки, Тони изобразил страдальческую улыбку. Глаза же смотрели спокойно и тепло, они были слегка навыкате, это подчеркивало горестную гримасу, но в то же время придавало лицу недоумевающее и глуповатое выражение. Слуга пододвинул стул, потом, по знаку хозяина, другой, для Рудника, который пожал руку сперва Хофману и лишь затем Лашену. На столе появилась вторая бутылка арака, виски, свежая вода со льдом, бокалы. Тони предложил для начала поплавать в бассейне, сказал, в гардеробной имеются плавки любых размеров, затем заметил, что спешить с возвращением в Бейрут ни к чему, в доме полно свободных комнат. Лашен отказался: спасибо, спасибо, к сожалению, это исключено. Разговор шел по- английски, об этом попросили Хофман и Рудник. Между прочим, Рудник с подчеркнуто незаинтересованным видом поглядывал по сторонам, словно он тут свой человек, которому хорошо знакома здешняя обстановка и не менее хорошо известно, о чем генерал будет говорить с гостями. Старик держался с подобострастием, но едва Тони открывал рот, вдруг делал надменную мину, словно являлся автором всех высказываний генерала. Когда же Тони назвал его своим немецким другом, Рудник вытаращился и принялся «есть глазами начальство». По поводу дружбы с немцами Тони произнес несколько глупейших тостов, в которых ловко жонглировал словами our countries,[17] и our nations.[18] Лашен спросил, есть ли у Тони пожелания относительно интервью, – пришлось сознаться, что сам он не приготовил вопросы заранее. Хофман водрузил на стол кассетник, потом сделал несколько фотоснимков. Тони что-то шепнул слуге, и тот принес еще один магнитофон. Лашен сказал, в статье можно будет привести большие фрагменты сегодняшнего интервью, а можно поступить иначе – напечатать текст в том порядке, в каком его сейчас запишут, придется, правда, сделать небольшие сокращения. И положил перед собой блокнот с карандашом. Тони вздохнул: сколько раз его слова приводили с искажениями! С досадными искажениями, злостными искажениями, и он не мог призвать к
