народа. Горько мне, что не поговорил с тобой об этом раньше. Боялся – не поймешь. А сейчас – нет времени. – Он отбросил папиросу, и лицо его стало жестким, собранным, лицом командира, большого военачальника.
– Вот. Домой ты больше не пойдешь. Пойдешь к тете Соне, на Соломянку.
Тетей Соней звали полуслепую старуху, дальнюю родственницу покойной Сережиной матери.
– Там подождешь, пока меня арестуют. Ты об этом узнаешь. Из газет. Да и по радио скажут. Про врага народа – Боголюбова. А тогда…
Плечи Николая Спиридоновича обмякли, он подогнул ногу и, поглаживая голенище, медленно сказал:
– Помочь я тебе не смогу почти ничем И все же кое-что я для тебя сделал. Запоминай: вот здесь, между корнями этой сосны, тут, между двумя этими корнями, зарыт пустой патронный цинк. В нем паспорт на имя Павла Ивановича Шевченко с твоей фотографией. Такой человек существует. Он живет в тринадцатом детском доме. Когда есть такой настоящий человек, труднее установить, что паспорт фальшивый. Этот мальчик старше тебя на год. Он подкидыш. Родители его неизвестны. Павлом Шевченко его назвали потому, что там, в детском доме, есть такая традиция: подобрал его у детского дома сторож, а фамилия сторожа Шевченко. Вот и стал мальчик Шевченко. У сторожа умер сын, звали сына Павлом. Сторож и назвал мальчонку Павлом. А Иванович он потому, что сторожа зовут Иван… Ну да все это написано в бумаге, которая лежит там же, в цинке. Это да еще кто директор в детдоме, кто воспитатели, фамилии и имена ребят, которые с ним учатся. Все это ты должен будешь выучить, твердо выучить – наизусть, а бумагу сжечь. От того, как ты все это запомнишь, зависит твоя жизнь. Понятно?
Сережа не ответил.
– Кроме того, там школьный табель об окончании девяти классов и немного денег. Когда узнаешь, что меня взяли, придешь сюда, откопаешь коробку, вынешь все, что в ней, выучишь биографию, сожжешь бумагу и сразу же уезжай из Киева. Иначе – и тебе будет очень плохо. Уезжай, а куда – я не спрашиваю. Мне этого лучше не знать. Все. Пойдем. Запоминай дорогу.
Он встал и медленно, тяжело побрел той же тропинкой через рощу, и все так же он то выпрямлялся, то сутулился, и Сережа шел за ним сначала по роще, а потом мимо озер, в которых, зайдя по колени в воду, фыркали сонные коровы. И мысли, странные, чудовищно нелепые, путали ' Сережины ноги, давили горло и бросали рывками кровь в голову и внезапно потерявшие чувствительность руки.
Он думал одновременно о том, как же он теперь увидится с Леной Старостенко, и о том, что раньше все было ясно: были враги народа, которые против нас, которые хотели бы восстановить в России власть помещиков и капиталистов, и были честные коммунисты, такие, как Ленин, как Сталин, как Киров, как его отец и его мать, и о том, что он комсомолец и того, что его отец говорил сейчас, не может быть, что этого не может быть, что, может, это просто сон, и о своей матери, которая умерла вот уже почти три года тому назад от рака желудка, и как.мать мучилась и кричала, и как отец не спал ночами и худел вместе с ней, а потом не прошло и года как женился на их домработнице – толстой, доброй, неграмотной двадцатилетней Марусе, и о том, что Маруся позавчера намазала лицо какой-то мазью, которую купила не в аптеке, а у подпольной знахарки, и что от этой мази вся кожа на лице у нее облезла и лицо стало как кусок кровавого мяса, и что Маруся говорила, что от этого кожа обновляется и становится нежной и розовой, и что этого не может быть, потому что про отца написана книга и есть там его снимок с двумя орденами Красного Знамени и с саблей между колен, и о том, что хочется спать.
Они вышли к Даче Кульженко, и лишь тогда отец оглянулся на него и негромко сказал:
– Подожди тут. Поедем разными трамваями.
Сережа задержал шаги и увидел, как отец быстро направился к подъехавшему трамваю и, не оглядываясь, вскочил в него. Сережа хотел броситься за ним, но снова остановился, а трамвай тронулся. И только тут Сережа сообразил, что даже не попрощался с отцом, что ничего не сказал ему, и побежал догонять трамвай, но затем снова остановился и сел в следующий вагон и поехал не домой, а на Соломянку.
– Мальчик, – сказала тетя Соня, – мальчик, как давно ты не приходил к своей старой тете. Эта девка тебя не обижает?
– Нет, – сказал Сережа.
– Она тебя кормит? И ты не уходишь в школу без завтрака?
– Нет, – сказал Сережа.
– Такая была любовь… И он, конечно, твой папа, но я тебе скажу – он был совсем безграмотным деревенским мальчиком. Ты знаешь, кем он был? Он был просто молотобойцем в кузнице своего пьяницы отца. Розочка его всему научила, она сделала из него интеллигентного человека. А он женился на прислуге… не дождавшись года.
– Тетя Соня, чего бы перекусить? – спросил Сережа.
Это был единственный способ отвлечь тетю Соню, иначе бы она снова принялась рассказывать о том, какой замечательной женщиной была Сережина мать Розалия Бенедиктовна, из какой богатой и знатной семьи она происходила, что ее отец – дедушка Сережи – был одним из немногих в России евреев- помещиков, он купил землю на подставное лицо, что мама Сережина еще совсем девочкой бросила все богатство и «пошла в революцию». И познакомилась там с этим «гоем» Боголюбовым. И рак у нее был тоже от этого, потому что рак бывает от переживаний.
Сережа сел за старый, такой знакомый щербатый стол, покрытый грубой облупившейся клеенкой со следами порезов, нанесенных его, Сережи, перочинным ножом. Тетя Соня поставила на стол гусиный жир с пережаренным луком – любимое Сережино блюдо – и круглый хлеб «арнаутку». Она села против него, чтобы посмотреть, как мальчик ест, и он мазал хлеб жиром, и посыпал крупной солью, и ел этот горьковатый хлеб, и никогда в жизни ничто не казалось ему таким отвратительным и вонючим, как этот жир, и этот похожий на комки грязи лук, и эта серая горькая соль.
И он поел, и поблагодарил тетю Соню, и сказал, что ему надо сесть за уроки, а для тети Сони уроки Сережины всегда были делом священным.
– Хорошо, мальчик, – сказала она. – Учись, чтоб ты имел хорошие отметки… Только скажи: у твоего папы – чтоб он был здоров – все хорошо? Сейчас многие, кто приходил к покойной Розочке и к нему в дом, стали то троцкистами, то врагами, то бандитами…
Сережа ждал и боялся этого вопроса. Полуслепая тетя Соня, которая теперь не ходила даже на рынок,
