— Да! Вы мне не верите… Я пару раз только с ним в бильярдный клуб сходил.
— Сколько времени у тебя находилась чужая вещь?
— Около месяца. Потом этот кий нашел мой отец и сказал, чтоб я его немедленно вернул. Я пошел с друзьями к Михаилу и отдал ему кий.
— Ладно, поехали дальше.
Марк положил перед собой копию документа с данными судебно-медицинской экспертизы и зачитал вслух:
ЗАКЛЮЧЕНИЕ ЭКСПЕРТА №…
— Что скажешь по этому поводу? Тебя сильно били?
— Да… и не только это… — прошептал еле слышно Макар, низко опустив голову.
— Что еще?
Макар покраснел.
— Я не хочу об этом говорить. Мне стыдно.
— Чего хотели от тебя?
— Требовали, чтобы признался в убийстве Старченко.
— То есть ты утверждаешь, что его не убивал.
— Да.
— И тебя заставили написать признательные показания.
— Да. Я после перенесенных травм и операций не выношу боли. Совсем. У меня животный страх перед физической болью остался. И еще мне грозили, что убьют всю мою семью. Сестренкой шантажировали.
— Это как?
— Дескать, сначала они на ее глазах убьют родителей, а потом придет очередь ее, — Макар тяжело задышал. — Я очень за нее испугался.
— Что дальше было?
— После того как возбудили уголовное дело, я поменял показания. Было это в присутствии назначенных адвокатов, а также адвоката Горячева. Я сказал, что не имею никакого отношения к гибели Старченко.
— К сожалению, обвинение в отношении тебя в суде будет строиться на основании твоих первичных показаний. И показаний Фокина. Но я, как твой адвокат, сделаю все, от меня зависящее, чтобы помочь тебе и установить истину. Макар, ты сказал, что боишься боли после травм и операций. Что с тобой произошло, можешь рассказать подробнее?
— Я увлекался маунтинбайкингом — это такой вид велосипедных гонок в горах. Подъемы, повороты, спуски… На одном из поворотов я слетел вниз. Руль врезался в живот, два ребра оказались сломаны, сотрясение мозга и сложная травма бедра. Я вообще не понимаю, как я выжил. В больнице собирали по кусочкам, как мозаику, — он невесело засмеялся. — Бедные мои родители, сколько я им уже горя принес… В то время у меня еще были нормальные отношения со Старченко, и он иногда приходил проведывать меня в больницу. Однажды пришел, а я от боли корчусь. Видно, действие обезболивающего уже закончилось, а новый мне не дали. Миша быстро метнулся куда-то и вернулся довольный, с таблетками трамала. Сказал, что сам принимает их иногда, чтоб расслабиться. Я выпил, стало легче. Мы с ним потом шутили, анекдоты рассказывали друг другу. Появилось чувство, что таблетку глотнул — и ты герой. Когда понял, что привыкаю, испугался. Признался родителям, они помогли избавиться от дурной привычки.
— А Старченко как? Дальше принимал трамал или нет?
— У него были с этим проблемы. Мишка плотно на колесах сидел. Мне кажется, его мать решила, будто это именно я приучил его к таблеткам. Не знаю, может, это он сам ей так рассказал.
За время, прошедшее с ареста сына, Альбина высохла и почернела. Она стала похожа на тень самой себя, какой она была когда-то. Приятели и друзья, давно и близко знакомые с ней, при встрече торопливо отводили глаза. Да она и сама старалась не сталкиваться ни с кем взглядом: тяжело видеть на лицах людей откровенную жалость.
Но сама она запрещала себе жалеть себя. Ей казалось, что если позволить себе малодушие, дать волю эмоциям, то жизнь покатится как снежный ком с горы. И тогда эта глыба, набирая скорость, подомнет под себя все, что встретит на своем пути. Все то, что еще можно попытаться спасти.
Эта борьба Альбины с самой собой изнутри сжигала ее, забирала последние силы. При росте сто семьдесят пять сантиметров она уже весила всего сорок девять килограммов. Щеки ее ввалились, глаза горели лихорадочным огнем. Днем и ночью она чувствовала себя как сжатая пружина, готовая в любой момент распрямиться. Но облегчения не наступало. Утром она просыпалась с лицом, залитым слезами, и с ноющими от физической боли мышцами.
Муж, Арсений, с тревогой поглядывал на Альбину. Сам он не так давно выписался из больницы после сердечного приступа и теперь боялся за жену. Ее душевное состояние внушало ему серьезные опасения.
Альбина шла к морю на свое любимое место у маяка. Плеск волн всегда успокаивал ее, и раньше она часто бывала здесь. Ей нравилось, сидя на берегу, наблюдать за неторопливой игрой волн. Но сейчас ей было так плохо, ничто не в радость. Все ей приходилось делать через силу, заставляя себя. Даже те вещи, которые раньше приносили удовольствие, не умиротворяли.
Теперь ей казалось, что и море, и пляж, и небо над ними не имеют права на существование. Они должны были остаться в прошлой жизни, где ее ребенок, ее мальчик, ее Макарушка, был все еще рядом с ней. Когда все еще было хорошо.
Когда Марк, адвокат Макара, предложил встретиться и поговорить, Альбина сама назвала это место. Ей показалось, здесь будет легче разговаривать, чем дома в четырех стенах. Но она ошибалась.
— Альбина Витальевна?
Марк подошел так тихо, что она не заметила его.
— Вы напугали меня, Марк Сергеевич.
— Извините. Как вы себя чувствуете, удобно вам сейчас со мной говорить?
— Да.
Альбина сказала это коротко, отрывисто и тут же отвернулась к морю. Она следила за барашками волн с таким пристальным вниманием, словно это от их бега, а не от того, что скажет сейчас адвокат, зависела судьба Макара.
— Полтора года назад ваш сын лежал в больнице. Что с ним тогда случилось?
Альбина резко выпрямилась.
— Откуда вы узнали? От него?
— Да. Макар пристрастился к наркотикам, когда лечился от полученных травм?
— И да, и нет. У него был двойной перелом бедра, множественные повреждения груди и живота… Еле спасли. Боли были такие, что приходилось сильнодействующие лекарства колоть. Лежал Макар в больнице долго, понадобилось несколько операций. Я пропустила первый сигнал. Впрочем, нет, заметила, но не сразу поняла, в чем дело. Пришла как-то раз к Макару, а он такой весь благодушный, веселый, глазки блестят. И смеется все время, как пьяный.
— И что вы сделали?
— Да ничего. Глупая была. Решила, что это у него такое состояние от лекарств и еще оттого, что ему
