костюмах, очевидно, недавно закончились «Гондольеры».[107]
— Чтобы помолиться за души недавно умерших? — спросил я.
— Да, — ответил он, — и чтобы поставить свечку святой Батильде и святому Эйдану Фернскому. Понедельник его день, вы ведь помните.
— Я помню.
— Дни святых… и искушение, Роберт. Вот в чем все дело.
— Вы уже говорили это мне, Оскар. Но я никак не могу понять, что вы имеете в виду.
— Вы поймете, Роберт, обязательно поймете. — Он благожелательно улыбнулся. — Святой Эйдан — еще один из ирландских святых. В часовне собора Святого Патрика в Дублине стоит усыпальница с его мощами. Завтра я нанесу визит его душе в собор Святого Патрика на площади Сохо. Церковь новая, но очень хорошая.
— Это католическая церковь, Оскар. Вы обратились к Риму за спасением? — спросил я, меня позабавил оборот, который принял наш разговор.
— Нет, пока нет, — рассмеялся он. — В отличие от Джона Грея. Он посещает собор Святого Патрика, получает наставления и очень хвалит священника. Еще он утверждает, что там царит удивительная, духовная атмосфера. По его мнению, это достигается благодаря ладану, которым они пользуются, якобы лучшему ладану в Лондоне, а юный кадильщик делает свою работу с невероятным рвением. — Оскар сжал кулаки, поставив один над другим, словно держал цепь кадильницы, для полного сходства возвел глаза к небесам и принялся с шутливым усердием разгонять воображаемый фимиам прямо из кэба.
Я расхохотался, но тут же вспомнил о жуткой фигуре Эдварда О’Доннела, висящей в камере полицейского участка всего в полумиле от нас, и восхитился способности Оскара легким мановением руки переходить от трагедии к комедии.
Наш кэб добрался до Хеймаркета. Уэст-Энд был заполнен субботними гуляками, и кэб двигался медленно. Оскар приказал кэбмену доставить нас на Албемарль-стрит и предложил мне выпить по стаканчику, но уже в следующее мгновение изменил свои намерения.
— Простите меня, Роберт, — сказал он. — Я внезапно почувствовал усталость и вспомнил, что уже поздно. Вам необходимо сделать записи в дневнике, а я должен отправить письмо Сюзанне Вуд. Возможно, я успею послать его с вечерней почтой. — Мой друг крикнул кэбмену: — На Гауэр-стрит, через площадь Сохо! Мы сначала отвезем нашего друга, потом поедем в Челси, на Тайт-стрит, если вы не против.
Его упоминание площади Сохо вызвало у меня определенные воспоминания, однако Оскар сразу догадался, о чем я думаю. (Быть может, миссис О’Киф была права, и он действительно умел читать мысли.)
— Человек, который напал на меня в тот вечер на площади Сохо… когда Джон Грей пришел ко мне на помощь, вы помните?
— Я не забуду матроску Джона Грея, тот вечер и те дни, что за ним последовали, — ответил я.
— Вы ведь не сомневались, что на меня напал Эдвард О’Доннел, так?
— Да, хотя вы это всячески отрицали, — ответил я.
— И были убеждены, что на Албемарль-стрит за нами следовал он же?
— В этом я уверен.
— Однако О’Доннел тут ни при чем.
— Ладно, предположим… тогда кто это был?
— Я расскажу вам завтра, Роберт. Мне кажется, на сегодня нам обоим достаточно волнений.
В тот субботний вечер мы расстались довольно рано, еще не было одиннадцати часов. Утро следующего дня уже закончилось — после полудня прошел почти час, когда я получил новую весточку от Оскара. Я небритым лежал в постели в своей комнате и читал, когда прозвенел дверной звонок. Пришел посыльный с телеграфа, который принес телеграмму от моего друга:
«СРОЧНО. ВСТРЕЧАЕМСЯ НА УГЛУ КАУЛИ-СТРИТ ЧЕТВЕРТЬ ЧЕТВЕРТОГО ПОПОЛУДНИ НЕ РАНЬШЕ. ОСКАР».
Я добрался до Вестминстера к трем часам. Было воскресенье, тридцатое января 1890 года, и воздух дышал весной. Лондонский туман исчез; небо стало матово-голубым, нежные белые облачка согрели бы даже сердце моего прадеда. Я зашел в сад, соседствующий с Палатой лордов (тщетно пытаясь найти сонм бледно-желтых нарциссов!), и прогуливался, пока не услышал, как Биг-Бен пробил четверть четвертого. Тогда я перешел дорогу и зашагал по Грейт-Колледж-стрит. Моя походка была удивительно легкой, я наслаждался теплыми солнечными лучами; меня возбуждала предстоящая встреча с Оскаром — телеграмма многое обещала; я чувствовал, что мне всего двадцать восемь лет, и радовался, что я жив. (Придя домой на Гауэр-стрит накануне вечером, я обнаружил письмо от Кейтлин. Она вернулась в Лондон и сильно надеялась на встречу со мной, — «Так сильно, — писала она, — так сильно!» Она подчеркнула последние два слова.)
Я нашел Оскара на перекрестке Грейт-Колледж-стрит и Каули-стрит, он стоял возле двухколесного кэба и разговаривал с кэбменом. Оскар был в своем бутылочно-зеленом пальто с каракулевым воротником, в руке держал новую черную трость из ротанга. Он тепло меня приветствовал, и я отметил про себя, что он прекрасно выглядит, и у него блестят глаза.
— Я знаю, что одет не по сезону, Роберт, но, в отличие от вас, я вышел из дома на рассвете. Любезный кэбмен весь день играл роль моего Санчо Пансы. — Оскар вытащил из кармана монету и вручил кэбмену. Затем он вынул два куска сахара и протянул на ладони лошади. — Когда Англия станет республикой, Роберт, а я императором, эта лошадь — мой верный Росинант — будет одним из первых сенаторов. В ней есть то, чем не обладают наши нынешние законодатели: умение трудиться, сдержанность и понимание собственных возможностей!
— Вы сегодня в ударе, — заметил я.
— Я побывал на утренней мессе, — сказал он. — Я обновлен.
— Вы получили отклик на ваши молитвы?
— Молитва должна оставаться без ответа, иначе она перестает быть молитвой и становится перепиской, Роберт!
— Но священник соответствовал вашим ожиданиям?
— Несомненно, у него превосходный профиль, но не забывайте, Роберт, исповедь, а не священник, дает нам отпущение грехов. — Он повернулся к кэбмену: — Сколько сейчас времени?
Часы размером с блюдце были прикреплены бечевкой к сиденью кэбмена. Он посмотрел на них.
— Сейчас? Двадцать две минуты четвертого, сэр.
— Благодарю вас, кэбмен. Осталось три минуты.
— И куда мы отправимся? — спросил я.
— А вы сами не догадываетесь?
— На Каули-стрит в дом номер двадцать три, полагаю.
— Верно, — сказал Оскар, внезапно становясь серьезным. — Да, мы снова посетим место преступления.
— Зачем?
— Чтобы убедиться в истинности моих умозаключений, как я и обещал.
От его игривой манеры не осталось и следа.
— А сейчас сколько времени, кэбмен?
— Ровно двадцать пять минут четвертого, сэр.
— Идемте, Роберт. Увидим то, что нам предстоит увидеть. Вы будете свидетелем. — Он обратился к кэбмену: — Нас не будет минут десять, самое большее, пятнадцать. Благодарю вас за терпение. Когда придет республика, вы получите награду!
Кэбмен прикоснулся к фуражке и услужливо кивнул. Лошадь, оскалив зубы, одобрительно фыркнула. Оскар взял меня под руку.
— Пойдем, Роберт, мы достигли той стадии, которую наш друг Холмс назвал бы «эндшпилем».
Мы свернули на Каули-стрит, улица выглядела так славно: всюду порядок и умиротворение, к тому же ее заливал бледный солнечный свет. Мы остановились посреди мощеной мостовой, напротив дома номер двадцать три.
