Итак, и на том, норвежском, берегу пограничной реки у России — свой участок земли, своего рода «заявочный столб» и на остальную Арктику. А чтобы это лучше помнилось, здесь до всякой «колючки» возвели православный храм. Я, кстати, не случайно упомянул чуть ранее времена, предшествовавшие Смутному времени. Потому что заложен этот храм Бориса и Глеба во времена царя Ивана Грозного человеком, которого называют «лопарским апостолом» Трифоном (из-за того, что крестил он местных кочевников-лопарей, которых в Норвегии называют саами). Норвежцы водят к кромке этой «маленькой России» экскурсии: летом на лодках, зимой на снегоходах. Собственно, побывать в российском храме Бориса и Глеба я захотел после того, как впервые увидел эту церковь на фотографии в витрине норвежского турагентства в Киркенесе (летом 2000 года я даже и не знаю сколько раз приезжал в этот город, который тогда стал ключевой перевалочной базой во время операции по подъёму российской подлодки «Курск»)[32].
Казалось бы, Россия должна сама всячески пропагандировать туры к этому «заявочному столбу» на том берегу Паз-реки, прославляя храм Бориса и Глеба как символ своей многовековой и продуманной арктической политики, как символ интересов России и во всём Заполярье. Но россияне могут попасть туда, либо купив путёвку в Норвегии (где разрешают ходить хоть по кромке границы), либо по спецпропускам. Ведь по российским законам это закрытая погранзона, допуск в которую ограничен. А ведь какой мог бы быть «пиар»!
У России вообще большие проблемы с грамотным использованием такой «мягкой силы». Погружение Артура Чилингарова и его товарищей на дно океана на Северном полюсе — пока исключение из правил. А в остальном российским «политическим полярникам» ещё только предстоит перенять навыки массированного «мягкого пиара» у Крайнего Юга: у британцев, аргентинцев и чилийцев. Например, в Чили, в том самом городе Пунта-Аренас, мне вручили диплом «человека, посетившего самый южный город мира». Я спрашиваю:
— А как же аргентинская Ушуайя?
— А что с ней?
— Ну, она ведь ещё южнее.
— Ну, да разве Ушуайя это город? Так, ерунда, населённый пункт. Вы лучше нашу грамоту сохраните.
Шутки шутками, но и такими мелочами «остальной мир» приучают к мысли о том, кто здесь главный. Такой перманентный «пиар исподволь» России ещё только предстоит освоить. И чтобы не быть голословным, сделаю ещё одно отступление в сторону «заметок на полях журналистского блокнота» из совсем другой части света. Перед тем как вернуться на Крайний Юг и к Фолклендам, предлагаю ненадолго отправиться на Юг... СНГ: в киргизскую столицу Бишкек в лобби, пожалуй, самой приличный гостиницы «Хайатт». Где я сижу осенью 2005 года, слушаю джаз в исполнении местного банда и делаю крайне любопытные наблюдения.
Уже тогда знатоки Средней Азии поговаривали о возможной «цветной революции» на этот раз в Кыргызстане. Через некоторое время она и случилась, «тюльпановая». Чувствуя приближение больших перемен, Бишкек тогда окучивала и мини- делегация телеканала «Россия». В ожидании деловой встречи я сидел в баре отеля, перелистывал местную англоязычную газету. А когда поднял глаза, то понял, что все, чьи фотографии я только что разглядывал на газетной полосе, — вот они, сидят в этом же баре. И представители международных НПО, и ООН, и Всемирного банка. Всё логично. Киргизия — стратегический перекрёсток: «око» и на Афганистан, и на Китай. Не случайно, что после ухода советских войск с Кубы именно Киргизия стала . единственной страной в мире, где есть военные базы и России, и США. Российская — в Канте, американская — в Манасе. Правда, вон тот подошедший к бару светленький парнишка, кажется, из какого-то скандинавского НПО и явно в этих краях человек новый, о таком «дуализме» Киргизии вряд ли догадается. Потому что как раз рассматривает развешенные по стенам бара вымпелы и благодарственные письма, которые оставили здесь лётчики ВВС США. Всего-то: «Такое-то звено ВВС США приятно здесь посидело по пути в Афганистан». А скандинав уже расспрашивает бармена, а тот ему про американцев и рассказывает. О россиянах — ни слова. Потому что повода нет. Хотя я-то точно знаю, что и генералы из Канта, и российские дипломаты сюда заглядывали, и не раз. Цена вопроса — всего-то какой-нибудь вымпел или письмецо на бланке. Мелочь? Конечно, мелочь. Но именно из таких мелочей, как грамотка о посещении «самого южного города мира» в чилийском Пунта-Аренас или вымпел «Здесь был Джон» в киргизском Бишкеке, и складывается стратегический успех. В России этим пока никто не занимается.
Чего, конечно, не скажешь о Крайнем Юге, где после войны за Фолкленды возникла целая культура того, как убедить внешний мир в своей правоте — если надо, то и исподволь. И главный посыл такой: мало ли кто эти земли открыл, главное — кто их освоил.
Вот, по версии Лондона, кто бы там ни открыл Фолкленды, первая британская высадка (то есть заря освоения) пришлась уже на 1690 год. Капитан Джон Стронг и нанёс на карту имя Фолкленда, будущего первого лорда Адмиралтейства. Адмиралтейство прониклось и уже очень скоро замечает, что неплохо было бы обустроить на архипелаге достойную базу. Сказано — сделано, и Лондон отправляет к этим островам новую экспедицию. Испания протестует. Но и Британия орешек более крепкий, чем Франция. Здесь появляется капитан Байрон. То был дедушка великого поэта, который, правда, всем стилям предпочитал ещё не романтизм, а имперскую категоричность. В своём отчёте Байрон-дед напишет, что Фолкленды — «ключ к Тихому океану» и что отсюда можно контролировать подходы к портам Чили, Перу и Панамы. Что было абсолютной правдой до открытия Панамского канала. Ешё через два года другой британский капитан, Джон Макбрайд, высаживается на Фолклендах, чтобы основать здесь постоянную колонию.
Итак, спор Франции и Испании завершён: Париж Мадриду острова вернул. Но теперь возникает ещё и Британия. И ещё несколько лет на островах опять «двоевластие». Британцы — на западных Фолклендах, испанцы — на Мальвинах восточных. Очень важный политический момент для будущих споров: «испанский» губернатор островов представлял Испанию не напрямую, а назначался генерал-капитаном в Буэнос-Айресе. То есть острова считались составной частью не самой Испании, а её колонии Рио-де-ла- Плата, большая часть которой потом превратится в Аргентину. Впрочем, очень скоро британцам будет не до Южной Атлантики и не до Южной Америки. Их тогдашний приоритет — Америка Северная, где на английского короля Джорджа идёт президент Джордж: Джордж Вашингтон поднимается на короля Джорджа, Георга III[33].
На счету — каждый штык, и британцы решают, что содержание гарнизона в какой-то Южной Атлантике, на каких-то Фолклендах — неоправданная роскошь. Покидая острова, британцы в 1774 году оставляют там свою «мемориальную табличку» с указанием о принадлежности этих земель британской короне. Но знают, что назавтра эту табличку сроет оставшийся на соседнем острове испанский губернатор. Тем временем британские колонии в Северной Америке — уже независимые Соединённые Штаты. И вот уже и бывшие испанские колонии у Рио-де-ла-Платы — не колонии, а независимые Соединённые провинции. А на Фолклендах после падения испанских колониальных властей нет вообще ничьей власти. До тех пор, пока вокруг Крайнего Юга не разворачивается новая «гонка первооткрывателей».
В том же году, в котором моря у Антарктиды бороздят россияне Беллинсгаузен и Лазарев, к Мальвинам пристаёт аргентинский фрегат «Эроина» под командованием... американца. Всё-таки вездесущие «янки» уже и тогда были глобальным народом, полагая себя уникальными специалистами во всех областях и с самого начала забираясь даже и в самые удалённые уголки планеты. Вот и одно из первых тому подтверждений: от имени Аргентины именно капитан-американец провозглашает острова составной частью новой республики.
История дальнейшего «хозяйственного освоения» спорного архипелага живо напоминает историю «разводок», которые будут применять в недавние девяностые олигархи в России. Назначенный на острова аргентинский губернатор смог заехать туда только со второй попытки. В первый заезд его так и не пустил окопавшийся там разношёрстный «интернационал» лихих людей. Но с этими «отмороженными» вдруг смог договориться некий Луи Берне: француз, у которого оказывается и аргентинское гражданство. За эту «спецоперацию» этот пронырливый аргентинский «агент» получает от Буэнос-Айреса освобождение от уплаты каких-либо налогов (кроме отчислений на содержание самих властей) и фактически монополию на освоение богатств архипелага. Тогда это была ещё не нефть, а шерсть овец и шкуры коров и тюленей. Но тоже деньги. Особенно в руках ловкого человека.
Но и этот явно очень ловкий человек совершает ошибку, которая ведёт к череде политических
