почему-то их разуть и раздеть, и закопал, соорудив над ними целый курган. Пока трудился, не обращал внимания, но когда выпрямился во весь рост, смахивая пот, осознал, что одежка-то его — того, прохудилась. Не штаны, а сплошные дыры, не рубаха — а полная прореха. Пришлось облачиться в ризу великана, так и валявшуюся на земле.
С дороги послышался скрип будто бы давно несмазанных колес. И вслед за этим скрипом появился молодой парень невысокого роста, широкоплечий, толкающий перед собой тележку. За ним — другой, точно такой же, только без тележки.
— Ого, — сказал первый.
— Вот тебе и 'ого'! — добавил второй. — Здорово, священнослужитель!
Алеша для порядка огляделся по сторонам, но кроме осиротевших лошадей никого не заметил. Сообразив, что последние никак по определению священнослужителями быть не могут, откликнулся:
— Здорово, коль не шутите.
— Не помешаем? — толкавший тележку облокотился о ручку.
— А драться не будете?
— Да мы по другому ремеслу, — ухмыльнулся второй.
Это были два брата Петровы, Матвей и Лука, чудины по происхождению, артисты по призванию, скоморохи по образу жизни (см также 'Не от мира сего 1', примечание автора). Они никуда не торопились и держали свой путь к озеру Белому, берега которого, если смотреть с высоты птичьего полета, складывались в очень ровный круг. С птицами никто из людей не летал, но о форме озера знали все, уж каким откровением — неизвестно.
Ну, а тем более Алеше и подавно торопиться было некуда. Они снова разожгли костер, заварили настоя из морошки, да отобедали, что предложили братцы. В седельных сумках покойных стражников никакой еды не обнаружилось, не успели те в свое время собраться в погоню. Из оружия — тоже ничего, только топор, да ножи. Может быть, где в одеждах и были спрятаны деньги, так поздно теперь искать: не выкапывать же их, в самом-то деле.
Петровы, конечно, заметили трех коней, да и, мягко говоря, потрепанный вид Алеши тоже бросался в глаза, но приставать с расспросами они не торопились.
— Уж не к меря ли вы идете? — спросил Алеша, удивляясь сам себе. Внезапно он откуда-то вспомнил, что этот народ известен по всему миру своими конями. Они растили и занимались продажей самых лучших ездовых и обычных тягловых лошадей.
— Да, знаешь ли, утомительно это — телегу на себе толкать, — усмехнулся Матвей.
— Может быть, удастся разжиться какой-нибудь животинкой, — добавил Лука.
Алеша пожал плечами. Там, где берет начало великая река (Valkea в переводе — белая, примечание автора) у одноименного озера случается всякое, но все же трудно рассчитывать на халяву. Кони стоят дорого, судя по образу жизни братьев, им самим едва хватает на пропитанье.
— Мы на ярмарках отработаем, глядишь — что-нибудь и получится, — не особенно уверенно сказал Лука, заметив, как на них посмотрел Алеша.
— Так что вам идти так далеко? — неожиданно сказал он. — Вон — кони, берите. Мне с ними все равно не управиться. А оставлять одних — нельзя, не по-людски как-то.
Лука посмотрел на Матвея, Матвей — на Луку, оба оглянулись на лошадей. Те, будто поняв, что разговор идет о них, подняли головы и потрясли гривами.
— А тебе тогда что? — осторожно поинтересовался Матвей.
Алеша пожал плечами: он и сам не знал, что ему надо.
— И топор забирайте, — Попович представил себя в монашеской ризе с боевым оружием на плече. — У меня теперь нож имеется, не пропаду.
Они расстались без всяких слов уважения, верности и прочего. Алеша ушел с небольшой котомкой, куда братья сложили всю имеющуюся у них еду. Сами впрягли, как сумели, в тележку удивленного этим событием коня, вскочили в седла других и поехали по прежнему маршруту. Лошадей предстояло сбыть, но обзавестись новым гужевым транспортом, способным приютить в случае ночевки и непогоды обоих артистов. Да еще и приученной к новой телеге тягловой силой надо было как-то разжиться. Скаковые жеребцы для таких целей не годились напрочь. Если присовокупить к этому неизбежную байку о том, каким образом они до всего этого докатились, то делалось очевидным Алешина неспособность со всем этим управиться в одиночку. Все по справедливости, все по уму.
6. Свирские кущи.
Родя впервые в своей жизни встретился с человеком, который, будучи абсолютно незнакомым, как-то располагал к себе. Это не выражалось в том, чтобы отдать ему все свои последние деньги, рассказать страшную военную тайну, или совершить иной какой поступок, о котором потом можно будет горько пожалеть. Алеша не нуждался ни в первом, ни во втором, ни в десятом. Во всяком случае, свою нужду умел хорошо скрывать.
— Ты когда пойдешь дальше, на ночевку остановись в Обже, — сказал Родя. — Там можно с рыбаками договориться и о столе, и о ночлеге, и даже о бане. Обмолвись как-нибудь, что Пижи — это круто, они и поплывут.
— Что значит 'Пижи'? — удивился Алеша. — Обжа и Пижи — одно и то же?
— Ну, да, — пожал плечами Родя. — Только мало, кто знает. Пижи — это характер, Обжа — всего лишь имя. Объяснить не смогу, даже не пытай. Назовешь так — и будет тебе счастье. По крайней мере — банное. Только про меня ни слова.
— Само собой.
Алеша задумался: второе имя, как правильно заметил музыкант, отражало суть, которая несколько настораживала.
— Что — колдунов много в деревне? — спросил он.
Родя ничего не ответил, но, судя по удивленному лицу, догадка Поповича оказалась близка к действительности. Традиционные лекари — это хорошо, вот прочие puoskari (шарлатан, в переводе, примечание автора) — это уже не очень. Окончание 'жи', 'жа' в названии деревень — нормальное явление. Они отражают 'жизнь', 'рождение', вот предшествующее 'пи' — меняет смысл с точностью до наоборот (bhi — бояться кого-либо или чего-либо, в переводе с рунического санскрита, примечание автора). Алеша знал санскрит в рамках 'школьной программы', поверхностно нахватался слов, когда бедовал в монастырских стенах: всякие люди приходили, всякое люди говорили.
Бояться жизни могут только нежити. Ну, или те 'знаменосцы' ворожбы, преступившие грань дозволенного. Но Попович в данный момент своего бытия больше опасался людей. Недавние события только укрепили его в этом мнении.
Он вышел на двух своих преследователей, не таясь, топор на плече. Те, если и удивились, но виду не показали — поздоровались, как у них водится:
— Явился, — сказали они хором и вытащили ножи. Бежать врассыпную громилы не собирались, зато собирались снова драться.
— Мне не нужны ваши головы, уроды — сказал Алеша, насколько мог дружелюбней.
— Зато нам нужна твоя, — ответил один из врагов и нехорошо ухмыльнулся.
— Зачем? — поинтересовался Попович.
— Приказ, — сказал, как отрезал, второй.
А его коллега добавил:
— Инструкция.
— Ну, что же, подеремся до обеда, а там видно будет, — согласился Алеша.
Прислужники Владимира ловко замахали ножами и разошлись по сторонам. Чувствовалось, что с оружием они обращаться умели. Чего нельзя было сказать про Поповича. Если он и держал в руках колюще-режущий инструмент, то самыми страшными убийствами для него были лишения жизней кур, гусей
