и уток. Уровень баранов, свиней и быков достигнут не был, не говоря уже про человеческие жертвоприношения. Монастырскую школу русов он полностью не освоил, закончив только ознакомительную часть, связанную с мордобоем.
Этого не знали его враги, их наступательный посыл несколько смущал топор, доселе покоившийся на плече. Они примеривались, кружили, меняли позиции, сверкали лезвиями и глазами. Со стороны это могло показаться танцем, но единственный человек, наблюдавший за ним, быстро утомился.
— Или драться давайте, или я пойду, — сказал Алеша и шагнул в сторону дороги.
— Никуда ты не пойдешь, — вдруг взвизгнул один из преследователей и, пробежав несколько шагов, встал на его пути, показывая свой нож. Проделал он это столь стремительно, что напарник никак не успел среагировать, продолжив танцевать на том месте, где был до этого.
— Ладно, — согласился Попович и бросил неудобный для него топор в сторону.
Решивший форсировать события громила почему-то проводил томным взглядом полет грозного оружия, вероятно пытаясь найти в действиях оппонента скрытый подвох. Но Алеша всего лишь избавился от мешающего ему свободно перемещаться предмета, одной рукой перехватил вражеское запястье с ножом, а другой сунул ему по уху. Получилось не очень сильно, но обидно.
Настолько, что за своего товарища оскорбился его компаньон. Он закричал боевой клич кастрируемых поросят 'Ииии' и побежал в атаку. Алеша не хотел, чтобы в него воткнули ножик, поэтому резко крутанул своей рукой. Его движение повторил и ближайший противник — немудрено, ведь они до сих пор держались за руки. Однако желаемого результата достичь не удалось: громила не прыгнул через голову и оружие не выронил. Зато как-то неловко сместился прямо под удар соратника — тот в самый последний момент изменил наклон лезвия, так что ничего смертельно опасного не совершил. Не считать же таковым две глубокие царапины: одна — у Алеши на плече, другая — на животе у товарища.
Тем не менее, это было болезненно. Все закричали: раненные — потому что им сделалось не по себе, а тот, кто эти раны нанес — наверно, из солидарности. В этот самый момент Поповичу удалось преломить ситуацию в сторону ничьей. Он так и не отпустил чужую руку с ножом, зато без особого усилия направил ее прямо в грудь поцарапавшего его человека. Хозяин руки даже как-то не противился, его, вероятно, очень обидело, что ему свои же парни полосуют живот.
Эх, если бы не прибежал сюда человек, остался б в живых. Еще некоторое время. А так — пришлось ему выронить свой обагренный кровью нож, удивленно взглянуть на рукоять похожего оружия, торчащего из собственной груди, подогнуть ноги в коленях и завалиться на истоптанную траву. Все, жизнь для него стала делом прошлым.
Алеша и последний преследователь, синхронно посопели, строго поглядывая друг на друга, и разошлись на исходные позиции, оба — безоружные.
— Можно, теперь я пойду? — на всякий случай спросил Попович.
— Нет! — категорично возразил противник.
— Почему? — искренне удивился Алеша.
— Ты не имеешь права жить.
— Кто это так решил?
— Князь Владимир! — произнеся это имя, громила подбоченился, словно только что тоже стал этим самым князем.
Алеша хмыкнул, настроение, и без того паршивое, стало еще хуже.
— Ничего личного, парень, — доверительно сообщил княжеский прислужник.
— А умирать за тебя тоже Вова собирается? — скрипучим голосом поинтересовался Попович. — Мне на твоего хозяина плевать. Но ты сегодня встал между мной и солнцем. Солнце от этого меньше светить не будет, однако один из нас это уже не оценит.
Он бы мог еще много чего добавить, да без толку сотрясать воздух перед тем, кто живет с милостивого позволения и сам наивно полагает, что позволяет это делать другим. Откуда они расплодились, эти 'верующие'? Они веруют в попа, они веруют в хозяина своего, наконец, они веруют в толстые кошельки, полные золотых дукатов. И лишь только в Бога они не веруют. Наверно, потому что не могут позволить себе такой блажи. Покупать свечи, сделанные алчущими любую выгоду княжьими подручными, ставить их перед модными иконами, креститься благословенной попами 'щепотью табака', а потом — грабить, если прикажут, убивать — если укажут, унижать — если не накажут. Кто это? Люди? Так откуда же, черт возьми, их столько взялось, и куда подевались другие, 'не от мира сего'?
Эти мысли хороводом пронеслись в голове Алеши, скоростью своей превышая скорость света, и снова 'leijona karjuu' (лев рыкнул).
Противник был выше него, мощнее и гораздо искушеннее, но его ярость битвы, если он ею когда-то и обладал, притупилась от мифической силы и безнаказанности именем князя Владимира. Он намеревался покончить с 'мальчишкой' одним выверенным ударом прямо в лоб, либо в грудь, либо — куда попадет.
Не попал никуда, Алеша уклонился от боя, даже как-то выпал на несколько мгновений из вида. Зато в поле зрения попал валяющийся на траве топор и уже из него никуда не исчезал. Раздвоение внимания в драке — вещь чреватая неприятностями, в битве не на жизнь, а насмерть — может причинить определенный вред здоровью. Но в любом конфликте с человеком, которого до этого бессчётное количество дней и двузначное количество месяцев били по голове, по туловищу и вообще — везде, это с большой долей вероятности может привести к фатальному исходу. Если ему как-то удалось выжить в столь непростых условиях, то потеря врагом концентрации — это подарок.
Алеша свой шанс не упустил. Он вновь возник между громилой и столь милым тому топором, принял на себя сокрушительный по силе удар и опрокинулся наземь. Конечно, княжеский стражник заподозрил, что попал как-то не так, что, скорее всего, кулак приложился вскользь корпуса, но парень упал, а топор — вот он, только руку протяни. Он так и поступил.
Примитивность мышления, если и хороша, то только для недалеких людей, балующих себя чужими решениями. Зато простота — сродни гениальности, способность из всего разнообразия глупости выбрать самую простую в конечном итоге приводит к верному и нужному результату.
Попович, вроде бы не задумываясь, дерзнул действовать незамысловато, но решительно. Полученный им удар, конечно, был пустой, вся сокрушительная мощь его ушла в поступательное движение вперед. Будучи на земле, Алеша совершил кувырок вперед, но сделал это вовсе не для того, чтобы повеселить или растрогать своего врага. Он таким вот образом набирал скорость, помноженную на свою массу (изучившие школьный курс физики легко назовут это дело импульсом, примечание автора), приложив ее к чужой протянутой руке. Попович по странному наитию не стал обрушивать на эту самую ничем незащищенную конечность свой кулак, либо ребро ладони — он ударил локтем. Треск сломанной кости совпал в тональности с утробным воем, и было в этом вое так мало радости, что впору было закрывать вопрос дальнейшего противостояния.
Но, лишившийся возможности схватить оружие правой рукой, стражник не стал терять сознание от болевого шока или впадать в кому. Он стремительно выпрямился во весь рост с искаженным нешуточным страданием лицом и лягнул не успевшего откатиться Алешу. Да, такому пинку мог позавидовать любой конь и, наоборот, не позавидовать любое существо, принявшее на себя злое копыто. Пока Попович поспешно усваивал последствия удара, его враг схватил топор левой рукой и встал в угрожающую позу.
Для того чтобы биться и побеждать нужно позабыть боль, плюнуть на потерю конечности, отрешиться от пристрастий к тому или иному народному движению или фронту и рвать противника когтями, зубами или, если повезет, оружием.
Какое-то из этих условий княжий человек не выполнил. Вероятно, пристрастность. В любом случае, его выпад топором поднявшийся с земли, но еще скрюченный Алеша, отбил одной ногой, другой ногой ужалил нападающего в область уха, а третьей ноги у него не было — он вложил всю свою нерастраченную на девушек и любовь энергию в кулак, отправив его точно в подбородок противника.
Поверженный громила пытался шевелиться, будучи на шаг ближе к землям счастливой охоты, нежели его оппонент, но эти шевеления прекратились топором, выросшим из его грудной клетки. Тогда он сделал второй и последний шаг, однако достигнуть упомянутых кущ не смог. Там, по ту сторону, его ожидало нечто худшее, нежели он мог вообразить. Да и пес-то с ним, с собакой.
Алеша был слегка ошеломлен произошедшим, поэтому, пользуясь топором, как киркой, приготовил яму для своих неизвестных врагов, оставшись, по сути, гол, как сокол.
