8. Ярицслэйв.
Александр, подходя к князю, понял, что телесная болезнь этого человека здорово усугублена душевной. Дело было не в том, что воля Ярицслэйва была сломлена болью, и не в том, что муки совести не позволяли обрести равновесие, заставляя тело принимать на себя душевное страдание. Все было гораздо страшнее.
Откуда-то из глубины памяти всплыло детство, деревня, люди меря, прогоняющие свои отборные табуны к месту летних пастбищ. Он с бабушкой живет на отшибе, слэйвины, заселившие половину деревни, незлобные и дружелюбные к коренным вепсам. Родителей нет, нет даже воспоминаний о них. И зовут его не Александр.
Пожар, уничтоживший всю деревню, точнее, почти всю — только их дом сохранился, потому что стоял у черта на куличках. Племенные кони в панике мечутся в пламени, ломая себе ноги, затаптывая не успевших убежать людей. А куда тут спрячешься? Вся деревня запылала разом, именно в тот момент, когда меря повела свой самый большой табун.
Горький запах гари и тошнотворный — сгоревшей плоти. Никто не знает, как дальше жить. Бабушка предлагает соседям взять к себе всех ребят: в хозяйстве есть корова, будет детишек молоком отпаивать. Но кричат какие-то женщины, выходит вперед огромный слэйвин и начинает говорить. Говорит он долго и все время машет кулаком. С ним соглашаются все: слэйвины — сразу же, вепсы — чуть погодя, а меря — вся мертвая, убили их во время пожара неведомо кто.
Бабушка плачет, она расставляет руки, словно преграждая путь, но с нее срывают платок и женщины начинают ее терзать, словно пытаясь разорвать на части. Бабушка уже не кричит, она повторяет всего одно слово: 'Juoksaa' (беги, в переводе, примечание автора). Это слово обращено к нему, и он бежит в лес, оставляя за спиной обложенный сеном их маленький домик, и уже не видит, как к этому сену подносят огонь и не слышит, как плачет запертая в хлеву кормилица-корова, когда к ней начинает подбираться пламя. Он боится оглянуться назад даже тогда, когда наступает ночь, потому что через непроходимую чащу, через пройденные леса и болота он может увидеть растерзанное тело бабушки, брошенное одним из соседей прямо в воющее полымя.
Он еще долго блуждает по лесам, хоронясь от людей, забывая свою человеческую природу. Он уже не помнит, кем был и когда. И имя свое не помнит.
Но сегодня, увидев раздетого до нелепого состояния князя, почему-то осознал, что тот давешний слэйвин и Ярицслэйв — словно вылеплены из одного теста.
Сколько отравы нужно было вложить в умы земляков, чтобы те обезумели, чтобы стали душегубами всего лишь для претворения в жизнь (или — смерть) клича: пусть у всех будет плохо! Причем, не только пришлые слэйвины, но и испокон веков соседствующие вепсы. Какая сила убеждения должна быть у такого человека! Толкая людей на убийство, он нисколько не сомневался в правильности своего решения, он подавлял чужую волю, навязывая свою. А человек ли он вообще?
Александр понимал, что, скажи он сейчас, мол, для исцеления нужно наполнить бочку кровью младенцев — будет исполнено без тени колебания. Причем Ярицслэйв заставит этими убийствами заниматься своих подручных — и те, без каких бы то ни было сомнений, выполнят приказ.
'Старец' видел, что перед ним стоит именно человек, именно он, а не бесы, не моргнув глазом, распорядится вырезать сотни таких деревень, в какой он когда-то жил. А после этого будет спокойно спать и сладко есть. Как такое возможно? Если задать ему этот вопрос, то князь, скорее всего, его попросту не поймет. Для пользы дела, пожмет он плечами.
— Твою боль я сниму, — сказал Александр. — Но излечить себя сможешь только ты сам. Для этого нужно будет кое-что сделать.
— Что? — шепотом спросил Ярицслэйв.
— Пойти покаяться перед могилками людей, убитых тобой.
— Но я никого не убивал! — возразил князь.
— Мне не нужны пустые слова, — ответил 'старец'. — Я тебе указал путь — дальше твое дело.
— Неужели нет другого выхода? — задумался Ярицслэйв, что-то прикидывая в своем уме.
— Есть, — пожал плечами Александр. — Совершить что-то значительное. В знак благодарности (выделено мной, автором).
Князь ничего не ответил.
Чудотворец дотронулся до плеча стоящего перед ним человека одной рукой, другой совершил некое волнообразное движение над его головой и, вдруг, коленом нанес удар прямо в область печени. Охранники не успели среагировать, а их князь, завопив, рухнул наземь.
— Чего кричишь? — оборвал его Александр. — Вставай.
Его схватили за руки, один стражник впился немытой пятерней в волосы. Ладно бы в свои, а то — в чужие. Они не ожидали такого развития события, поэтому даже не знали, что дальше делать.
Князь поднялся на колени, посмотрел снизу вверх на людей с явной ненавистью. Время шло, и взгляд его менялся: сначала он стал удивленным, потом — вопрошающим, в конце концов — удовлетворенным.
— Значительное, говоришь? — спросил он каким-то нехорошим тоном и встал на ноги. — Ну что же, будет тебе значительное.
Он осторожно, но без прежнего страха перед болью вдел свое тело в рубаху, не прибегнув ни к чьей помощи, и забрался в седло своего коня. Даже цвет кожи на его лице потерял невеселый желтушный оттенок, приобретая естественный для любителя, то есть — профессионала выпить колер. Вероятно, это была игра света и полутонов от подымающегося утреннего солнца.
— Он мне больше не нужен, — сказал Ярицслэйв с доброй улыбкой палача перед курируемой им пыткой на дыбе. — Вот моя благодарность.
— Погоди, — сразу же проговорил Александр. — Это же не благородно (выделено мной, автором)! Я ж тебя от боли спас!
— Спасибо тебе! — отреагировал князь. — Благое (выделено мной, автором) дело сделал. Потомки тебя оценят. И я тоже оценю. Но ничего значительней смерти я придумать не могу. Так что — ничего личного. Мочите его парни!
Сказал и, развернув коня, поскакал в обратный путь. Один из стражников, тот, что держался за Александровы волосы, поспешил следом, кивнув напоследок человеку, ничем пока не занятому. Тот радостно ухмыльнулся и облизнулся, как ящерица. Он подошел к 'старцу' и без замаха ударил его в живот. Чудотворец резко выдохнул из себя весь воздух и обмяк в руках людей, его державших. Те отпустили его, и каждый нанес исключительный по силе, но не по меткости пинок. Александр каждый раз дергался, но как- то не очень естественно.
Стражники, привыкшие к подобного рода развлечениям, начали слаженно работать руками-ногами, но каждый из них ощущал, что что-то здесь не так. То ли не слышно звука ломающихся костей, то ли не чувствовалась характерная отдача, когда нога, либо кулак находит наиболее ранимое место на человеческом теле. Конечно, проще было просто прирезать этого чудотворца, как барана, но тогда весь спектр удовольствия от проделанной работы сведется к минимуму. В стражники люди шли именно затем, чтобы их защищал Закон, а они — этот Закон блюли. Закон же гласил: работа должна приносить удовлетворение. Вот они и работали, как этим делом занимались их предшественники, как будут следовать этому трудовому кодексу много позднее их потомки.
— Все, хватит, — внезапно произнес Александр и, увернувшись от очередного выпада в свою сторону, поднялся на ноги. Выглядел он не то, чтобы очень помятым и забитым до полусмерти. 'Старец' сейчас больше походил на готовящегося к поединку воина.
Стражники слегка замешкались и почему-то одновременно оглянулись на ожидающих их смиренных коней, словно в надежде на их помощь. Но животные безразлично взглянули на своих хозяев и продолжили увлеченно выискивать в земле лесные корнеплоды, поводя ушами и встряхивая временами головами. 'Наше дело маленькое — знай себе, скачи', — думали кони.
Каждый из трех княжьих людей подумал про себя, что фраза, послышавшаяся ему — просто
