причудливая игра лесных звуков или крик загадочной птицы выпь — и с новой энергией принялись за дело. Однако не прошло и нескольких мгновений, как один из них отлетел назад на несколько шагов прямо в ствол высоченной сосны. Она и сломалась. Не сосна — спина, приложившаяся о дерево.
Двое других не заметили потери бойца, пока оба не ощутили свое одиночество. Один из оставшихся стражников, вдруг, выплюнул из себя огромный сгусток крови, в котором щепетильные патологоанатомы могли бы различить кусочки легких, ему стало невыносимо одиноко от понесенной потери, он и умер. Другой сразу же ощутил потерю плеча товарища, на которого можно положиться в избиениях, как на самого себя, и затосковал. Но тоска быстро прошла: если ломается шея, тут уже не до сантиментов.
Александр, тяжело дыша, вытер тыльной стороной ладони кровь и пот с лица, повернулся и пошел к своему дому. Какой тут может быть сбор лекарственных трав и растений, когда вся роса уже высохла! Да, к тому же, предстояло еще закапывать тела этих ненормальных, готовых по первому слову мучать и убивать, чтобы по второму слову этим гордиться: как же — герои! 'Они не ведают, что творят', — эта мысль была нелепа и вызывала непреодолимое раздражение. 'Ничего личного', — вторая мысль, отвергаемая, как зачумленная.
— Все — личное! — сказал он вслух, а лошади за его спиной навострили уши. Они послушали еще, но, не дождавшись более ничего членораздельного, развернулись и уныло пошли по своему следу в обратную сторону. Больше ловить им тут было нечего, теперь они вольные мустанги, собьются в табун и будут скакать по деревенским огородам, подъедая овес и сладкую редиску. То-то крестьяне обрадуются!
А Родя рыбачил, придумывал новые песни и ни сном, ни духом, что радость на земле: князь Ярослав выздоровели! Лишь только чудотворец Александр знал, что будет дальше. Наверно, потому что ему шепнул Бог. А он, в свою очередь, пустого не кажет.
Ярицслэйв, конечно, радовался пуще всех. На радостях даже забыл, что где-то в вепских болотах остались его верные слуги, до сих пор не вернувшиеся обратно. Ну да невелика потеря: мяса вокруг много, всегда можно вырастить на свой вкус и пристрастие. Но напрасно князь не задумывался о покаянии. Его душа, не израненная совестью, сохранившаяся в первозданной целостности слишком тяжела для человека. Обрекая ближних на боль и страдания, а также возвышая никчемных людишек, теряется мера, ибо все поступки воспринимаются верными, все — во благо. Своя избранность навязчиво перерастает в уверенность: я — бог, твою мать!
Ярицслэйв явил себя бездыханным, не прошло и полугода. Точнее, его таковым мертвым нашли подчиненные, мертвее не бывает. Несколько ночей до этого он выл, как собака. Этому никто не удивлялся: подумаешь, воет человек! Такая вот сановная прихоть. Тем более что чудачества с князем начались сразу после возвращения от неведомого 'колдуна'. Начал он страшиться своей тени, все время дергался и озирался.
Одна престарелая повариха при дворе шепнула своей более молодой коллеге, что тени боятся — век воли не видать. Позднее под пыткой в воспитательных, так сказать, целях пояснила: бесы — они не лыком шиты. Тень — единственное доступное для них укрытие, в котором можно сопровождать погубившего душу человека даже при свете солнца. Чем больше гадостей совершил субъект, тем увереннее себя чувствуют посланцы Вия, сулят вполне заслуженные муки, тянут когтистые лапы, касаясь ими самого сердца, смерть близкую предрекают. Вот и становится отмеренный век безрадостным и лишенным любого проявления воли. Только страх и ужас. А от этого — понос и желание выть.
Да и пес-то с ним, с Ярицслэйвом, никто особо не горевал. А дети его даже радовались. Есть такая особенность у княжичей — искренне желать смерти родителям и самым близким родственникам. Это и называется благородством.
В тот, памятный встречей с князем день, точнее уже глубоко вечером, почти ночью Александр был очень печален, с лица его не сходило выражение глубокой скорби. Словно в ответ на это состояние, задул совсем нетеплый ветер, по небу начали беспорядочно носиться порванные в клочья облака, и весь лес тревожно зашумел.
— Сыграй мне, Родя! — внезапно сказал 'старец', доселе не проронивший ни слова.
Рыбак, добывший сегодня, как никогда ранее во всей своей прежней жизни, рыбы удивился, но виду не подал. Кантеле мигом оказалось у него на коленях:
— Я уже многих не помню
С кем я когда-нибудь был.
Где я напился бессонниц.
На перекрестках судьбы.
Мне уже с многими скучно,
Успел от многих устать,
Мне в одиночестве лучше,
Легче и проще мечтать (песня Ю. Лозы, примечание автора).
— Да вы что — сговорились сегодня, что ли? — возмутился Александр. — И так от тоски деваться некуда — ты тут еще душу мне рви.
Родя оборвал игру, но не стал уточнять: с кем он мог сегодня сговориться? Разве что с лещами, щуками и окунями. Но те были немы, как рыбы. Он покашлял для приличия, поелозил на своем месте и затянул снова:
— So close no matter how far
Could be much more from the heart
Forever trust me who we are
And nothing else matter (песня группы Metallica, примечание автора).
Доиграв до самого конца, вытянув голосом последнюю ноту, Родя посмотрел на заулыбавшегося 'старца'.
— Ну, вот, совсем другое дело, — проговорил тот. — Энергично, непонятно, но за душу берет и согревает. Молодец.
Это была первая положительная реакция, озвученная слушателем. Родя даже покраснел непонятно отчего: то ли от радости, то ли от стеснения. Он начал даже так быстро перебирать пальцами над струнами, имитируя игру, что у видевшего это мог возникнуть вопрос: а не виртуоз ли он? Но на эти спонтанные действия не обратил внимания ни сам музыкант, ни 'старец' — слушатель. Разве что ветер приутих в изумлении. Да летучая мышь, уловившая своим ультразвуковым ухом мелодию, забилась-заметалась над озером, пытаясь попасть взмахами своих кожаных крыльев в такт.
— Когда стражники и попы пришли арестовывать Иисуса, то мало кто знал его в лицо. Разве, что Иуда, полезший целоваться. Неужто такое возможно? — вдруг спросил Александр.
Родя от неожиданности чуть не упал со своего места.
— Что? — спросил он и на всякий случай убрал кантеле в мешок.
— Я говорю: разве Иисус когда-либо скрывал свое лицо или прятался от властей? — продолжил Александр и сам себе сразу же ответил. — В этом не было смысла: он не был ни убийцей, ни подстрекателем. Он учил тому, что считал правильным. Будет ли кто слушать Учителя, если тот прячет свое лицо, либо скрывается в толпе? За ним-то и пришли лишь потому, что посчитали его опасным для их ВЛАСТИ. Следовательно, Иисус был популярен и имел настолько много приверженцев, что его просто не могли не знать в лицо. Так?
— Что? — снова ответил Родя. Похоже, что его слегка переклинило, и прочие слова просто выпали из его словарного запаса.
— Арест Учителя не обошелся без кровопролития, — несколько раз кивнул сам себе головой Александр. — Малху, прислужнику первосвященника, мечом отрубили ухо. Замечу: сам первосвященник Каиафа был заинтересован в аресте Иисуса, что само по себе говорит о серьезной угрозе всей церкви. Но кто пустил в ход оружие? Некоторые источники утверждают, что Петр. Другие кокетливо не называют имен. Так может, Иуда, единственный из всех учеников не побоявшийся поцеловать Учителя? Что-то я не припомню, чтобы поцелуй символизировал собой предательство. Любовь — да, сожаление и прощение — да, прощание — тоже да. Но во всех случаях поцелуй совершается только по доброй воле. Со злости не целуют, укусить могут, и только. И куда, интересно мне знать, подевались прочие верные ученики? Что?
