'Старец' оглянулся на женщин, еле заметно покивал головой каким-то своим невеселым мыслям и добавил:
— Поэтому ко мне народ и не спешит. Многим вполне комфортно жить и дальше со своими бесами.
Сборы Роди были недолгими, прощание — еще короче.
— Прощай, — сказал Александр. — Не теряй свою Веру. Плюй на недоброжелателей и экспертов. Твое кантеле — уникально, так же, как и твоя музыка. Сохрани в себе это.
— Прощай, — ответил Родя. — Спасибо тебе за все и береги себя.
Женщины ничего не сказали — они продолжали стоять молча, безучастные, как овцы.
Они обменялись рукопожатиями и разошлись, Александр — к своему дому, парень — к лесу, за ним — мелко семеня, обе дамочки. Родя больше не оглянулся назад, поэтому не видел, как 'старец', повернувшись к ним вслед, перекрестил его, словно в напутствии. Перекрестил правильно, не по-людски, а по ученому, как бы сказали слэйвины. И проговорил еле слышно:
— Иди с Богом, Родивон да Превысокие!
Несмотря на то, что сказано это было вполголоса, эти слова услышали все, кому надо. Ветер разнес по всей земле, вода растворила их в себе. До медведя, разорившего колоду со студнем, тоже донеслось, с ним от стыда за содеянное случился легкий приступ медвежьей болезни, после чего он пошел к приметному пню и начал играть на щепе красивую лирическую мелодию, вероятно подслушанную в свое время у того же Роди. В Обже мать музыканта (не медведя — Родиона) внезапным порывом ощутила гордость за сына, глубоко вздохнула, смахнула краем платка набежавшую слезу и продолжила с удвоенной энергией ругаться с односельчанкой. Сам Родя расправил плечи и ускорил шаг. Женщины — овцы — едва за ним поспевали, пришлось и чуть ли не бежать следом.
Провожатый не очень ориентировался в дороге, пришел-то он совсем с другой стороны, но переспрашивать у Александра лишний раз не стал. В итоге, ориентируясь по солнцу и муравейникам 'дал кругаля'. Надо было на муравьев внимания не обращать — подлые насекомые только того и ждут, чтобы запутать, строят свои сооружения абы как, а не строго на север. Скорее всего, у них, паразитов, свой север. Родя слегка осерчал на лесных санитаров и подавил в себе желание сделать с первым встречным муравейником то, что зачастую делают с ними в лесу прочие мужчины.
Давить желание пришлось и дальше: женщины шли за ним, как привязанные, а временами даже бежали. Он подумал, было, снова раззадорить одну из них с профилактической, так сказать, целью, но осторожно пощупал укушенный палец и передумал. Да тут еще комары, собравшись со всех окрестных болот, возбужденно вопя, бросились кормиться. Пришлось обмахиваться веточками березы, что почему-то желание только усилило.
Когда же дальше идти было уже просто невмоготу, одна из женщин, вдруг, проговорила, еле шевеля языком:
— Да ты что себе позволяешь?
— Да, — сразу подхватила другая, тоже не совсем членораздельно. — Старый хрыч.
Родя в испуге огляделся, но никаких хрычей поблизости не заметил. Нужно было воспользоваться ситуацией.
— Девочки! — взмолился он. — Я в кустики по делу сбегаю. Вы тут подождите немного. Я быстро.
Он, прижимая колени, насколько мог быстро, пошел в ближайшие кусты, по ходу пытаясь расстегнуть штаны. Женщины, не сговариваясь, устремились следом.
— А ну пошли вон отсюда, коровы, — не согласился с этим Родя. Счет времени пошел на удары сердца.
— Сам дурак, — вдруг сказала та, что повыше и остановилась, отфыркиваясь от вездесущих комаров.
— Да, — согласилась другая, но отфыркиваться не стала. — Идиот.
— Ааааа, — слабым голосом ответил Родя, открыв в себе шлюз. — Дуры.
К кому относились эти слова — непонятно. То ли к невидимым через кусты женщинам, то ли к лосихе с лосенком, оказавшимся всего в десятке шагов перед музыкантом.
Родя сразу понял, что не все шлюзы в себе открыл, развернулся к зверям спиной, игнорируя то, что мамаша-лось слегка рассердилась и стала копытом рыть землю, а детеныш-лось обрадовался встрече с неизвестным двуногим существом. Звери бы пошли на сближение: лосиха — чтобы поднять на рога тело наглеца, вздумавшего вести себя таким хамским образом в присутствии дамы, пусть и поросшей с копыт до рогов жестким бурым мехом, лосенок — чтобы поиграться с останками, после вмешательства мамаши.
Но что-то их остановило. Видимо то же самое, что заставило обеих женщин, хмуря брови и зажимая носы, отступить в чащу на несколько десятков шагов.
— Пронесло? — ядовито спросила женщина повыше, когда Родя вновь предстал перед ними, неся на лице печать какого-то удовлетворения, словно от хорошо выполненной работы.
— Пронесло, — согласился парень и смахнул тыльной стороной ладони несколько капель пота со лба.
Каждый из них вкладывал в прозвучавшее слово какой-то свой смысл: кто-то имел ввиду то, что лоси самим безобидным образом ушли, кто-то — нечто иное. Уточнять не стали.
— Да кто ты такой? — так же ядовито поинтересовалась женщина. Похоже, способность разговаривать вновь вернулась, причем — разговаривать очень неприятным тоном.
— Я - Родивон да Превысокие, — представился Родя. В свете минувших событий он был настроен чрезвычайно дружелюбно, поэтому весь яд пропускал мимо ушей.
— Вот уж, действительно, 'превысокий', — фыркнула другая дама и сморщила свой носик. И ее манера разговаривать ничем не отличалась от подруги.
'Ничего, ничего', — про себя решил Родя. — 'Это все последствия шока. Не каждый может перенести сосуществование с бесом без последствий для себя. Скоро они подобреют и скажут мне спасибо'.
Он, наконец, сориентировался в пространстве, отметив про себя причину этого своего долгожданного прозрения. Понятное дело, со спутницами делиться открытием он не стал. Скоро признаки близости к реке стали очевидны: направление течения ручейков, тропы какие-то звериные, опять же. Идти по этим дорожкам было легче, хотя существовала определенная опасность встретиться с кем-нибудь внушительным, бредущим на водопой, например с кабаном. Но то ли выбранная тропа была не кабаньей, то ли злобные лесные свиньи уже утолили свою жажду, а без цели шляться туда-сюда не считали нужным, никто по пути не встретился.
Зато обе женщины стали вести себя самым свинским образом. Родя слушал их и краснел. Не имевший никакого опыта общения с прекрасным полом, он предпочитал молчать, очень стыдясь допущенной в лесу промашки. Если они так вели себя после успешного, как ему верилось, изгнания беса, то что же с ними должно было твориться с таковым во главе? Дамочки были старше его, поэтому на них он не смотрел, как на потенциальных подружек. С каждым новым поворотом, с каждым новым словом, брошенным ему в спину, они переставали казаться ему вообще людьми. Так, бредущие на водопой кабанихи.
К реке они вышли в достаточно глухом месте — вокруг одни кусты и ни намека на ногу человека. Даже на руку человека ничего не указывало, не говоря о других частях тела. Казалось, женщины этому только обрадовались. С еще большим воодушевлением они взялись за оценку провожатого, делая ударение, почему-то на их встречу с лосями. Очевидно, именно с этого момента они потихоньку начали приходить в себя. Какая досада, лучше бы им овцами остаться, нежели в свиней воплотиться.
Дело близилось к вечеру, ночевать под открытым небом, да еще и в такой компании было бы замечательным событием. Оставалось только идти вдоль реки, надеясь набрести рано или поздно на переправу. Ополоснув лицо и руки в речной воде, Родя уже собирался двигаться назад, но передумал. Может быть, виной этому была мысль: бросить к чертовой матери этих злобных теток на произвол судьбы и комаров, а самому кинуться в воду и плыть по течению, надеясь прибиться к другому берегу. Или, возможно, шлепки по воде, достигшие его слуха, навели на другую мысль: если что-то плюхает — то это могут быть весла, которые сами по себе так вести себя не могут.
Звуки по воде распространяются со скоростью света, поэтому он сложил руки рупором и почему-то на тихвинском языке проговорил очень громким голосом:
