— Эй, на барже, помощь окажите!
Кричать Родя постеснялся, но все равно слышно должно было быть и в самом Тихвине, едкие женщины за спиной сообща вздрогнули и подпрыгнули на месте на локоть в высоту. Появилась слабая надежда, что они вновь впадут в ступор, но она быстро развеялась гневными возгласами:
— Ты что же это орешь, как ненормальный, поганец!
— Совсем из ума выжил, засранец!
Да, с такими попутчицами каши не сваришь! Даже из топора, потому что возникнет горячее желание: стукнуть этим самым топором по темечку — и в колодец. Не себя, конечно, а злобных дамочек, одну за другой. Так воспитываются душегубы.
Тем временем на лодке крик, точнее — крики, были услышаны.
— Кто это тут балует? — сказал суровый голос.
Родя приветственно замахал рукой появившейся почти на середине реки посудине средних размеров, на каких развозят между деревнями по реке всякие грузы. Лодка в ответ тоже помахала руками с зажатыми в них веслами, заложила лихой вираж, против течения подкралась к берегу, бросила носовой якорь, потом — кормовой и произнесла тем же суровым голосом:
— Ну?
— Сами-то мы не местные, — начал, было, Родя.
— Короче.
— Девочек перевезите?
Девочки в кустах принялись активно возмущаться. Музыкант повернулся к ним, состроил свирепую рожу и, как можно зловещей, прошипел:
— А то укушу.
Ребята на лодке сидели, конечно, очень выразительные: лохматые, красномордые, выдыхающие перегар залитого ранее эликсира, который повышает смелость, находчивость и остроумие.
— Девочкам — всегда, пожалуйста, — сказали они и подняли вверх кривые, как когти указательные пальцы. — Но — за плату.
Они бросили на берег кошку с привязанной веревкой, не ту кошку, что мяучет, а ту — у которой железные когти количеством три. Подтянули нос лодки к берегу и спустили широкую доску.
— Залазь!
Родя чуть ли не пинками загнал удрученных женщин на борт, а сам не полез.
— Э, — сказали девушки. — А ты как?
— Их там встретят, — крикнул Родя, забрасывая обратно доску-сходню. — Просите у них больше, у них денег, как у дураков фантиков.
Женщины опять заругались и продолжали это дело достаточно долго, пока лодка не скрылась за поворотом. Ребята принялись грести с удвоенной энергией: возможность получить неплохой калым за доставку их воодушевила гораздо больше, нежели призрачная вероятность большой и чистой любви со случайными попутчицами.
— Земля, прощай! — попробовали перекричать женщин гребцы.
— В добрый путь, — помахал им рукой Родя и вздохнул с облегчением.
10. Садко.
Спустя много лет это расставание с озлобленными женщинами воспринималось по-прежнему с улыбкой. Родя тогда дал себе торжественную клятву, что никогда не будет иметь дел с Чернавками и Василисами. Так звались те попутчицы, что когда-то плутали с ним по лесам и болотам, двигаясь к Свири.
Теперь-то он знал, что они пришли к Александру не просто так, чтобы подлечиться, заделать, так сказать, прореху в душевном своем состоянии. Цель у них, а, точнее, у того, кто их направлял, была совсем другая.
У женщин судьба сложилась, прямо сказать, непросто.
Одна в молодости была не кем-нибудь, а цесаревной. Все бы ничего, да цесаревной-то она была лягушкой. Так, во всяком случае, ей мнилось. Конечно, виной случившейся метаморфозы был скверный характер, настолько скверный, что ее надменность закономерно привела к баловству с колдовством. Сама Василиса считала себя прекрасной, ну да — девица была знатная, нос выше самого высокого потолка. Бегали за ней всякие ушлепки и тут же стелились под ноги, правильные же пацаны страдали молча. Василиса над ними глумилась с особым цинизмом.
Впрочем, дело-то возрастное, стало быть — проходящее. Но глупая спесь выплеснулась в гадание, точнее — в кривляние. Собравшись с духом перед зеркалом и свечами, надо вести себя соответствующим образом. Глумиться нельзя. Тогда уж лучше и не садиться. Манерничать можно перед такими же, как и сама — перед людьми. Перед дверью в Навь поступки могут расцениваться иначе. Легкомысленность в некотором роде опасна.
Вот и стала Василиса лягушкой. Ей об этом поведал бес, с той поры сделавшийся вторым 'я' натуры цесаревны. Бес рулил ею, как хотел, а хотел он не по-человечески. Вообще-то князья из благородного слэйвинского сословия грешат бесовством. Порой в них и ничего человеческого-то не найти. Ну, так это никого не удивляло, да и никогда, пожалуй, не будет удивлять.
Одно дело самому достигать вершин, другое — когда тебе бес, не обремененный никакими моральными ограничениями, помогает. Впрочем, помощь беса — неизменно добровольная, у человека всегда есть выбор. Насильно никто не тянет.
Цесаревна-лягушка, сделавшись таковою, несколько подрастеряла своих многочисленных поклонников. Кому охота коротать время рядом с холоднокровной особой? Люди Василисой воспринимались, как мухи: хлоп, по башке — и нету. Хорошо, хоть есть их не пыталась. И пить тоже.
Однако природа берет свое, тяготить стала ее 'лягушиная кожа', сбросить бы! К тому же подвернулся со своей стрелой (амурной) знатный человек. И внучатая племянница заграничного басилевса с непроизносимым именем, ставшая для важности и удобства басилевшей, а, позднее, просто Васей, решилась на отношения.
Избранник был сед, но благороден. Он преподнес возлюбленной невидимую амурную стрелу, а сам пал к ногам и скосил глаза наверх: как там реакция? Реакция была что надо! Сбросила басилевша холодность свою лягушачью, а бес во все горло расхохотался прямо в ухо нареченному. Утром Вася снова в обычном образе: лягушка, хоть тресни. Избранник закручинился, но, как выяснилось ночью — совершенно напрасно. Цесаревна-лягушка позволяла себе некоторую человечность, что характерно — в одно и то же время суток. Скоро седой ловелас понял, что Вася ни в чем не уступает мельничихам и превосходит купчих. Чуть погодя он понял, что ошибся, купчихи — это так, девочки на побегушках.
Много ли, мало ли времени минуло, понял избранник — еще капля, и сердце его не выдержит. Однако 'коготок увяз — всей птичке пропасть'. Начал сказываться на усталость, на болезнь головы — и в отказ с человеком общаться, только с лягушкой. Все прикинул, подлец: в отведенное для этого природой время, когда сердце Василисы было по-человечески беззащитно — скрывался и лежал где-то на дне.
Совсем бы нехорошо цесаревне, скучно — хоть квакай, да подвернулась Чернавка, служанка избранника. Вот с ней можно было позажигать! А бесу — только того и надо. Сила его растет, если власть увеличивается. Пытался нечистый и Васиного женишка подчинить, да тот немолод телом и, соответственно, мудр не по годам. Вот и соскочил он с крючка. Зато служанку оставил.
Призадумался как-то избранник: что делать-то? Совсем девки взбесились! Задумал он избавить свою суженную от лягушачьей зависимости, предполагая, что, коль будет она человеком весь световой день — ночью ее человечность не будет через край хлестать. Думал, гадал, а тут взбесившиеся подруги со света одну девчонку сжили — типа, по гаданию зеркало поведало, что девчонка — всех красивей. Потерла цесаревна-лягушка яблочко у себя под мышкой, а Чернавка — невинному дитя под нос: чем пахнет? Та — в обморок, а потом перебралась в кому: кой ляд жить в этом подлунном мире, если даже яблоки благовониями
