отдают. Ну как заставят куснуть! Желудок точно не справится, к гадалке не ходи.
Совсем непросто стало жениху, ходит по делам и все время принюхивается, как собака: а ну, как и ему лягушкин аромат преподнесут? Тут откуда-то Ярицслэйв образовался. Его хоронить уже все собирались, движимые сыновьим инстинктом княжичи свечи поминальные возами закупали и ножи друг на дружку точили. А тут — явление! Ни желтый, ни синий — пьяный очень. Ругается и о жизни философствует.
Короче говоря, удалось выманить у Ярицслэйва адресок народного целителя, оставалось только как- то Василисе сообщить, да боязно. Но собрался, настроился — и выдал нагора правду-матку. Так и так, чудотворец Александр, подлая лягушачья натура, а привязался к тебе всеми деньгами. Глаза зажмурил, ждет, что сейчас голова оторвется от крика, или запаха яблока.
Но бес решил по-другому: возомнилось ему, где власть над двумя — там и над троими тоже. К тому же бесовское племя давно зуб точило на Свирского отшельника. Да, видать, напрасно, пришелся не по вкусу. Не по зубам.
— Я тебя запомнила, Родивон да Превысокие! — кричала с удаляющейся лодки былая цесаревна- лягушка, ныне Василиса.
— И я, — тянула за ней девка-Чернавка. — Я тоже запомнила.
— И мы запомнили, — сказали красномордые гребцы.
— Встретимся, — негодовала Вася. — Руки-ноги тебе поотрываем.
— Ох, что сделаем! — распаляла свое воображение Чернавка.
— Век воли не видать, — соглашались ребята.
'Да что же совершил я такое?' — удивлялся Родя. — 'Подумаешь, в туалет сходил! Так ведь с собою никого не приглашал и подглядывать не звал!'
Он намеренно не поплыл вместе с женщинами, хотя ему тоже надо было на тот берег. Себе дороже выйдет, проведи он еще некоторое время с избавленными от бесноватости дамочками. Уж лучше бы они на несколько дней дар речи потеряли!
Родя даже заночевал в лесу, точнее — не совсем в лесу, а на берегу, практически добравшись уже до переправы. Решил переждать до утра, пока нехорошие разговоры про него не потеряют своего эха. Он словил рыбу, помечтал о прекрасном, глядя в небо на звезды и едва не заиграл на кантеле. Вовремя спохватился — а ну как набегут?
Наступило время года, точнее — лета, когда утром за околицей не видно белой лошади, только слышно, как она похрапывает, бьет копытом, сморкается и разговаривает матом. Туман всегда порождает тревогу, Родя, открыв глаза, долго смотрел на реку, не видя, практически ничего, только белесое марево. Думать ни о чем не хотелось, разве что оптимистичная мысль засела в мозг, как гвоздь: 'мир не без добрых людей'.
Видимо, причиной послужил вкрадчивый голос откуда-то с туманного соседства:
— А ну, паря, что делать думаешь?
— Ни-че-го, — по складам произнес Родя и нехотя обернулся. В плотной, как молоко, хмари угадывались силуэты нескольких человек, невысоких и не брякающих железом.
— А что в имуществе припрятано? — поинтересовался тот же голос.
— Ничего, — вздохнул музыкант, не погрешив против истины. Ценность представляли лишь кантеле и соль.
— А мы сейчас сами посмотрим, если не возражаешь.
— Возражаю, — вздохнул Родя.
— Это ты зря, — сказал едва различимый собеседник, и его мутные компаньоны попытались стать полукругом, дабы охватить намеченную жертву со всех сторон. Все с теми же засевшими в голове строками про мир и добрых людей Родя, не вставая с места, сбил ногой вбитый в землю колышек.
Незваные гости сразу попадали, кто куда. Понятное дело, если ноги вдруг путаются невесть откуда взявшейся сетью, тут и досадиться можно.
Музыкант, кряхтя и без особой спешки, встал со своего места и поднял над головой сучковатую палку, толстую и внушительную.
— Что же, мужички, не сердитесь — сейчас буду мало-мало вас бить, — сказал Родя и потряс дубиной. С нее на землю посыпалась какая-то труха — то ли прошлогодни листья, то ли чьи-то засохшие мозги.
— Возражаем, — сказали мужички. — Категорически возражаем.
От некоторого душевного смятения они перешли со слэйвинского на лихославльский язык. Иногда эту речь еще называют 'толмачевской', потому как все ливы ее понимали без скрипа мозгов, связанного с трудностями перевода.
Родя устраивался на ночевку, не имея при себе, как всегда, никакого оружия. Поэтому он раскинул небольшой ручной невод, бывший в его багаже, прямо на землю, привязал один его конец к утопленному в землю колышку, другой пустил через примитивный блок из двух топляков к ивам. Кусты предварительно пригнул к земле. Главное — ошеломить непрошеных гостей, если у них в мыслях будет что-то нехорошее. Ну, а потом можно и искалечить, по обстоятельствам.
Он никого не ждал, расстарался на всякий случай. Как выяснилось, не напрасно.
— Чего же тогда ко мне пытались прицепиться-то? — спросил Родя, впрочем, не опуская дубины.
— Да, видишь ли, паря — туман, — ответил самый говорливый. — Пошалить немного решили. Мы же безоружные, идем к Ладоге. Там, говорят, самое место для удачного начала новой жизни.
Родя понял, что мужички подались на промысел. Безоружные-то они, конечно, безоружные, вот только у каждого по ножу и топору имеется. Якобы не считается, но голову прорубить, или в пузо воткнуть — это можно. Какая разница несчастному, чем ему по шее стукнули: скандальным 'улфберхтом', либо плотницким инструментом?
— А ты кто таков? — воспользовался паузой толмач, остальные сразу зашевелились, как коты в мешке.
— Не балуй! — на всякий случай сказал Родя. — Тихо лежите. Сейчас решу, то ли калечить вас, то ли не очень.
Он и не замечал, что все его нынешние поступки выглядели настолько рациональными и разумными, что делали честь любым мудрецам. Общение с Александром оказалось чрезвычайно полезным, словно отшельник позволил пробудиться и проявиться разуму, доселе дремавшему где-то внутри самосознания и самосохранения по причине юного возраста, либо какой иной.
Мужички прекратили шевеление и шебуршение, но начали активно совещаться о чем-то. Наконец, один из них, уже не тот, что до этого, проговорил:
— А может и ты к нам в ватагу пойдешь? Нам толковые парни нужны дозарезу.
— Людей грабить, что ли? — нахмурился Родя.
— Да нет, — поспешно ответил тот же, вероятно несущий всю идеологическую нагрузку их коллектива. — Это мы нечаянно, мы же повинились! У нас другое дело, серьезное. Только выпусти из сетки этой. А то лежим тут, как налимы. Иначе и разговора не получится — рыба-то нема!
Родя, в принципе, не возражал: лежачих бить он так и не научился, да и мужички эти не выглядели кончеными злодеями. Музыкант отошел в сторону и махнул рукой — вылезайте, мол.
Их было трое, небогато, но опрятно одетые с плотницкими топорами в кожаных чехлах, что у каждого был привязан к поясу — не обманули, угрожать инструментом не пытались, шалуны. Отряхнулись, степенно, с легким поклоном представились: Тойво, Юха и Степан. Заонежские дядьки, решившие попытать удачу в Ладоге. Степан — самый умный, Юха — самый шустрый, Тойво — самый-самый. Роде даже показалось, что пресловутый Тойво — немой, во всяком случае, за все время общения он не произнес ни единого слова.
Представившись, гости предложили попить поутру горячего настоя морошки, хлеб преломить и доесть вчерашнюю запеченную в золе лососинку, изловленную Родей еще вечерней порой. Рыба получилась вкусной — про лосося иначе сказать и нельзя в любых его кулинарных формах — доесть деликатес вечерней порой не получилось. Много и сытно.
На завтраке оказалось — мало, но все равно сытно. Туман пошел клочьями, но, вероятно, эти остатки хмари имели стойкость, а потому никуда пропадать не спешили. Накатывали и отступали, одно облачко за
