Мика поддался уговорам, соль-то и ему была нужна — как же посреди леса-то жить без нее? Нечисть замучит. Крепко досталось разбойничкам, наложившим лапу на столь необходимый продукт. Вольга, сам искусный воин, выдумщик и ловкач, диву давался, как Мика, подобно волку-оборотню, метался среди торговых складов, нанося увечья вооруженным, разбрасывая по сторонам толстопузых. Кто оружие на него поднимал, тот от оружия и загибался, а кто верительными грамотами перед лицом тряс, тот их и ел, давясь и икая. Все хотел до подлого вора Ярослава Всеволодовича добраться, уже, благодаря интригам с зерном, засевшем в Новгороде. Да Садко утихомирил. А Вольга, видя такое непотребство, даже организовал покушение на самого Микулу Селяниновича. По приезде в Новгород рухнул подпиленный мост через Волхов, по которому как раз и ехал с обозами Мика. Если бы не детальная проработка плана, то и соль бы пропала, да и Мика вряд ли из-под обломков выбрался. А так остался довольным князь Ярослав: поделом досталось бунтовщику. Хотя и Мика, подобранный на лодку все тем же приятелем Вольги Садком, не тужил, да и драгоценная соль, загодя перегруженная, осталась в целости.
Вольга, как лис среди волков, обращался среди князей и бояр, каждого зная по достоинствам и недостаткам, к каждому имея свой подход. И при всем при этом умудрялся сохранять нерушимыми свои принципы, коими и руководствовался. В Суздале он был немцем, в Гамбурге — слэйвином. А по жизни оказался Рыцарем Ливонского Ордена, за какие-такие заслуги получив титул — неизвестно. Причем, получил рыцарство не где-нибудь, а в замке Савонлинна, крещенный мечем самого легендарного Густава Норманнского. Вообще-то Орден свято блюдет чистоту крови своих участников, поэтому Мика предполагал, что Вольга был чистокровным ливом, лишь только для удобства в своих делах признавая долю слэйвинской крови.
Мика же предпочитал заниматься привычным для него делом в глубине олонецких лесов, держась вдалеке от нечистоплотности породистых интриганов. И своих негодяев хватало. Он долгие годы надеялся получить вести от отца своего названного Яако Пунтуса, да, видать, далеко на север забрался старик, связи с миром — никакой.
Но, тем не менее, метелиляйнены к нему захаживали. Знали откуда-то, что среди людей есть человек, которому можно доверять. Иногда просыпается в гигантах тяга к далеким прогулкам. Бродят они по глухим лесным уголкам, словно вспоминая время, когда были здесь полноправными хозяевами.
Так и Святогор пришел однажды полюбопытствовать, что за человек может выполнять работу метелиляйнена. Предложил посостязаться, кто искусней. Мика, потехи ради, согласился. Договорились бежать, кто быстрее, по разным краям поля от ламбушки до ламбушки. Святогор — по болотине, Мика — по пашне. Как ни пытался метелиляйнен, как ни спешил, отстал от человека. Не мудрено, проваливаясь чуть ли не по уши, тяжеловато даже ежа опередить. Тогда они поменялись дорожками. Но и тут Святогор не преуспел: весь мокрый еще с прошлого забега собрал на ногах всю сырую землю, так что едва мог ноги переставлять к концу пути.
Посидели, передохнули, Мика из сумки своей еды достал, хлеб преломил с великаном. Святогор ничего не знал о Пунтусе, человек — ничего о других людях, общающихся с метелиляйненами. И тому, и другому было жаль. Яако сгинул, похоже, окончательно. Святогор загрустил, что для всех прочих потомков Адама его порода тоже сгинула, будто ее и не было. Ничего не изменило бы даже, если бы он пришел в Ладогу в разгар торгового дня. Пара сотен стрел каленых, пущенных в метелиляйнена стражниками — и все забыли, что был великан. Так, обман зрения.
— А вот передал бы ты мне свою суму? — спросил Святогор.
— Да пожалуйста, — пожал плечами Мика. — Только нести тебе ее придется вместе со всем содержимым. Во-первых, там борьба против грехов людских: слабости, зависти, злобы, жадности, лжи и прочего, прочего. Во-вторых, там все эти грехи и еще некоторые, до поры нераскрытые. В-третьих, там любовь. А это тяжелее всего, ибо она может все грехи, как и оживить, так и заставить увянуть. Любовь не только к женщине, но и к своим детям и своей земле. А еще там смерть. И Мечта. Возьмешься за суму такую?
— Не, не возьмусь, — подумав, сказал Святогор. — Не осилить мне, ведь там вся тяга земная. А меня вон даже земля носить не в состоянии.
День клонился к вечеру, метелиляйнен собрался уходить. Мика тоже думал двигаться к дому.
— Скоро мы сгинем, будто нас и не было, — сказал Святогор.
— Не грусти, брат, — ответил Мика. — Мы идем следом. Скоро и нас эта земля будет выдерживать не в состоянии.
— А что же останется?
— Что-нибудь да и останется. Природа не терпит пустоты.
Напоследок спросил великан, как ему узнать судьбину Божию? На что Мика, не совсем поняв его вопроса, предложил тому двигаться обратно к Сиверским горам. Он-то, грешным делом, подумал, что хочет найти Святогор себе подругу. Дочка Пунтуса в свое время убежала по направлению к этим горам, где была женская вольница. Может быть, где-нибудь в окрестностях и скрывается счастье метелиляйнена?
Долгий разговор двух богатырей прервал робкий стук в банную дверь. Мика вышел и некоторое время о чем-то шептался с неведомым посетителем.
— Жена моя приходила, — объяснил он. — Вот бражки еще принесла, да одежки чистой. На тебя, правда, не налезет ничего, но да ладно — к утру твои рубахи и штаны обсохнут, там и переоденешься. А пока обойдешься и нашими нарядами.
— Если они тебе, конечно, понадобятся, — лукаво добавил он.
Сам он засобирался уходить, но Илейке наказал не торопиться.
— Пока весь пар не сдержишь — выходить не смей, — сказал Мика.
— Так дело-то уже к ночи, — ответил гость, не горя, вообще-то особым желанием завязывать с банным промыслом.
— Говорят, ночью в бане черти моются, — усмехнулся хозяин. — Куда ж тогда баннушко девается? Да и ты, похоже, с нечистой силой умеешь справляться. Так что не торопись и не скучай.
Он ушел, а когда Илейко в очередной раз бросился в озеро после парилки, то по возвращению в баню обнаружил, что в одиночестве скучать ему не придется. Милая, смешливая, умная женщина, лукаво поглядывая на богатыря, попросила разрешения попариться вместе.
То ли бражка была крепкая, то ли усталость, размягченная березовыми вениками, вышла наружу, но Илейко все события последующего вечера и ночи вспомнить позднее не мог, как ни пытался. Было чувство счастья, была небывалая радость, была красивая Хельга, Хильда, Хельми или как-то иначе. Или все они были. И Илейко тоже был, но был он полнейшим Хеблей (дурень, в переводе, примечание автора).
5. Возвращение домой и новая дорога
Илейко открыл глаза, не сразу сообразив, где находится. Вообще-то, ночевать в кодушках — ему не привыкать, но это была настоящая баня. Лежал он на лавке в предбаннике, завернувшись в полотенца, приспособив под голову веник. Был он один, но было ему хорошо. Никогда еще прозвище 'Чома' не казалось ему необидным. Встреча с Микой, радушный прием — все это было так неожиданно, что казались неправдоподобными. Чем же расплачиваться-то? Денег у него не густо. Предложить по-новгородски куны, или оставить немецкие артиги с ливонскими серебряными грошами — так как-то неудобно совсем.
— Ну что, хорошо ли напарился? — в двери, согнувшись в три погибели, вошел Мика. — Черти не замылили?
На улице еще только занимался рассвет, в сером мареве растворялись деревенские звуки: звякали ведра, хлопали двери, лениво мычали коровы. Только голосов человеческих не было слышно: не принято разговаривать по утрам, словно оберегая, сколь можно долго, от ненужной суеты покой и размеренность зарождающегося дня.
— Ох и спасибо тебе, хозяин! — Илейко сел на скамье, прикрываясь полотенцами — надеть предложенную рубаху так и не сподобился чего-то. — Даже не знаю, как мне тебя отблагодарить.
— Это тебе спасибо, что навестил и уважил, — Мика выложил отстиранную и высушенную одежду
