Илейки. — Ты поведай мне, если, конечно, не секрет: чем же дальше заняться собираешься?
Гость с ответом не торопился, натянул на себя рубаху, потом, словно соглашаясь с самим собой, покивал головой и сказал:
— Честно сказать — даже не знаю. Оставаться в Вайкойле — душа не лежит, тридцать три года я там прожил, был своим лишь только убогим. Теперь же вроде как — чужой. Время мое, чтобы жить, как все — упущено. Наверстывать надо в другом месте.
— Вот что я тебе хотел предложить, — проговорил Мика. — Силы в тебе предостаточно, а вот навыков применить ее — не хватает. Иди и учись.
— Куда это? — удивился Илейко.
— Можно к людям, но есть и другой выбор, — ответил Мика и заулыбался. Вообще, любил он улыбаться. — У Сиверских гор есть место одно заповедное, вообще-то — озеро. Продавилась в одном месте гора, водой заполнилась, озеро получилось. Лопари так и называют Лови-озеро (lovi — в переводе 'вмятина', примечание автора). Там и есть, то ли в пещере, то ли на вершине особая территория. Не каждый может туда пройти, некоторые даже приблизиться не в состоянии. Но ты попробуй.
— Зачем, — развел руками Илейко. — Что мне искать?
— Не что, а кого, — Мика поднял к потолку указательный палец. — Договор у нас был со Святогором, если понадобится он мне, то смогу найти его у той горы, именующейся Аранрата (aran — робеть, rata — путь, в переводе, примечание автора). Надеялся, что не сробею перед тем путем. Да и ты, вроде бы, не самый трусливый пес на свете. Но я, видать, так и не соберусь в дорогу. Куда мне мое хозяйство оставлять? Разве что местному богачу Куттуеву, но у него и без того дел хватает со своими козами (kuttu — коза, в переводе, примечание автора).
Илейко всю информацию для себя принял, но вот переварить не успел. Тяжело голову включать, если до этого ночевал в бане.
— Так, а почему этот Святогор именно в тех местах будет пастись? — спросил он. — Ему других земель не хватает?
— Хорошая ночка у тебя выдалась, — опять засмеялся Мика. — Святогор — это прозвище. Сам-то он всего лишь Пекка Пертунен. Откуда он пришел, туда и вернулся. Святое место он 'пасет'. Аранрата — может и гора, а, может, и дырка в земле, куда вся вода с Потопа благополучно истекла. Недаром же она поблизости от Лови-озера. Кто теперь разберет? Ему взять в ученики человека — если не за радость, то и не в тягость. Особенно, если по моему слову.
Илейко решил двигаться в Вайкойлу, к дому, в тот же день, как раз дойдет после заката. Он все же нашел способ отблагодарить радушных хозяев. Заточенные им топоры, ножи и косы сразу же признались делом рук мастера. Хоть малой толикой удалось отплатить за гостеприимство, добрую еду и шикарную баню. Хельгу, Хильду или Хельми он больше не видел. А если и видел, то, наверно, не узнал. Темно ночью в бане.
Прощаясь с Микой, Илейко сказал:
— Мне Он, когда приходил, просил поберечься от битвы с тобою.
— Ну и правильно, нечего нам делить, — заулыбался Мика. — Только лишь со мною? Эх, приятно, следует признать, что Он меня так ценит.
Про Святогора, Вольгу и Самсона Илейко промолчал. Искать их он не собирался, поняв, пообщавшись с Микой, что Он имел ввиду: достойные люди не должны враждовать между собой. А раз так, то и не следовало долго знаться, тем более в окружении менее правильных соплеменников, которых всегда везде с избытком. Почтением и уважением надо дорожить, а лучше всего это, увы, делается на расстоянии.
— Вот что я бы хотел тебе сказать, — проговорил Мика, и глаза его стали серьезными. — Есть у многих ливов, впрочем, как и у норманнов, такая забавная черта характера, упоение битвой называется. Теряется контроль, человек делается берсерком. Кто как к этому относится. Я — отрицательно, по причине стыда. До сих пор мне совестно, что я учинил в торговых складах ореховских соляных дельцов. Поэтому я — земледелец. И никогда воином не стану. Так что, если когда-нибудь будешь собирать свою дружину под каким бы то ни было благовидным предлогом — я в нее не вступлю. Как не пошел когда-то с Вольгой. Помни это и не обессудь.
— Мика, мне нечего с тобою делить, — сказал Илейко. — Я рад, что встретил тебя, вот и все. Если тебе нужна будет помощь — я приду. Хоть из-за тридевять земель.
Они обменялись рукопожатиями, отдохнувшая и довольная Зараза без всяких стимулов, вроде пинков и затрещин, пошла по дороге на выход из Большой Сельги. Илейко отправился следом. И у него не было никаких дополнительных стимулов, вроде гонения, или долговых обязательств.
Вообще-то лошадь следовало вернуть владельцу, бортнику Лаури в Тулоксу, тем более, что скакать на ее костлявой спине он так и не научился. Но сначала надо показаться дома.
Как и предполагал, в Вайкойлу пришел в полнейших сумерках. Недолгое его отсутствие казалось значительным, разнообразие событий, мнилось, тоже должно было изменить и родную деревню. Но здесь все оставалось по-прежнему. Так же перелаивались по дворам вредные собаки, так же несла свои воды река Седокса, так же кое-где в домах палили лучины. Он был единственным событием этого уголка Ливонии, и рядом глубоко вздыхало другое событие — лошадь Зараза.
Родители, вопреки ожиданию, не спали. Словно знали о возвращении великовозрастного сына.
— А тобой уже интересовались, — собрав на стол нехитрую трапезу, сказала мать. — Из Олонца приходили люди, пытали, правда ли то, что шведов на Ладоге изловил?
Эх, разнеслись все-таки вести по земле. Не удалось сохранить свою персону в тайне. Лучше бы Лаури один прослыл героем.
— И зачем им знать это понадобилось? — спросил Илейко.
— Будто сам не понимаешь, — нахмурился отец. — Им-то шведы эти до одного места. Они тебя заполучить хотят.
Ну ладно, стало быть, и выбора особого нет. Уходить надо утром в северные края. Узнать, что такое легендарная калевальская Похъёла, увидеть живого метелиляйнена. Ничто так не успокаивает, как отсутствие выбора. Сразу жизнь становится легкой и простой.
— В общем, так получается, — начал Илейко. — Пока меня эти люди не словили, уж для какой там цели: в казаки определить, либо что-то еще — сидеть и ждать их не собираюсь. Вряд ли, сподобились с самого Олонца в Вайкойлу ехать, чтобы награду вручить. Они только наказывать охотно ездят, поощрять — не барское это дело.
— Так как же, сынок, не отдохнувши-то, — всплеснула руками мать.
— Я как раз и отдыхаю, — улыбнулся Илейко. — Уставал я на печи сидеть. Теперь же — сплошной отдых. Не переживайте за меня, есть у меня дело, им и займусь. Когда вернусь — даже не знаю. Вы уж благословите меня на разлуку. Знать, судьба моя такая.
Поутру, еще затемно, простившись с братьями и сестрами, Илейко отправился к озеру Ладога. Родители благословили его на дальнюю дорогу: кто знает, доведется ли еще когда свидеться.
— Не кручиньтесь по мне понапрасну, — сказал он на прощание. — За все в этом мире надо платить. Какой толк был от безногого казака, только еду переводить. Теперь же, когда я встал, потребность во мне превеликая. Нужны нашим правителям люди, способные устрашить и держать в узде и повиновении прочих. Кому, как не мне этим заниматься? Но что-то, честно говоря, неохота. Зарекаться не берусь, но быть казаком — себя не уважать.
И мать, каждый миг промокая платочком проступающие слезы, и отец, непроизвольно сжимая и разжимая кулаки, понимали, что нет для их сына места в жизни деревни Вайкойлы. Это место, оказывается, нужно сызмальства получить. Выпал из жизни — выпал из общественного устройства. Не от мира сего.
Илейко шел вместе с норовящей положить ему на плечо свою голову лошадью, и было ему донельзя тоскливо. Однако сделав первую сотню шагов, тоска притупилась, еще через пятьдесят — начала забываться, а спустя последующие двадцать пять — исчезла напрочь. Путь у него был неблизкий, к Сиверским горам, загадочному Лови-озеру и волнующему своей непознанностью месту Аранрата. Требовалось изловить буйного метелиляйнена Пекку, успеть шепнуть ему волшебное слово приветствия от Мики, пока он не размозжил голову камнем или кистенем, и жить дальше по обстоятельствам.
Об этом и еще многом другом он и поведал бортнику Лаури, когда добрался в целости и сохранности до его дома в деревне Верхний Конец. Зараза, вернувшись в родные ясли, кивала головой направо-налево,
