Двигаться по относительно ровной поверхности льда было вполне по силам, если не устраивать, конечно, это дело на скорость. Зверь в волокушах молчал и не подавал никаких признаков жизни, стало быть, терять время на посторонние разговоры не приходилось. Едва горизонт начал наливаться предзакатной синевой, Илейко решился на привал.
Нарубив из плотного снега кирпичей, он устроил три стены. Сверху приспособил все тот же лапник из ближайшего леса, не забыв припасти еще немного дров. Лив решил заночевать на озере, чтоб никого не беспокоить, и, что самое главное, чтоб никто не беспокоил его. Тушу оставил лежать под открытым небом, сделав ее упором для одной из стен — не должна убежать, да и кушать не просит — переночует как-нибудь. Теперь можно было замуровать себя внутри и спать сном праведника до самого рассвета. Если, конечно, желудок замолчит и не будет требовать себе на все тональности хоть какой-нибудь пищи.
Но к голосу голодного организма примешались еще и другие голоса, даже не беря в расчет голос совести. Это пришли волки. Обычно они радостной гурьбой скачут по лесным полянам, но тут, видать, ощутили смутный призыв, какой издает в лесу любая пролитая кровь. И плюнуть на него и продолжить свои волчьи забавы, было свыше их сил.
Пришлось Илейко повременить со сном и выбраться наружу поближе к потянувшейся инеем туше. Волки переговаривались между собой и подходить не торопились. Наверно, что-то еще им было неясно. Лив сел на окоченевшее туловище и принялся ждать. Это продлилось не так долго. Совсем скоро он увидел мелькавшие то тут, то там красные огоньки глаз. Волки подходили ближе.
Наконец, волевым решением вожака вперед был выдвинут самый нетерпеливый: он рыскал по снегу вправо-влево, по полшага приближаясь к заветной манящей цели.
— Аолумб! — вскричал Илейко, вложив в свой клич всю ярость, которую только мог у себя собрать. Он подозревал, что волки не должны быть полиглотами, во всяком случае, понимать язык почившей твари не обязаны. Поэтому важна была только интонация. В довершении своего крика он пошевелил головой чудовища, и из растерзанного горла вытекла такая вонища, что его самого чуть не вывернуло наизнанку.
Самый ближний волк, казалось, был парализован от страха: он жутко ощерился и присел на задние лапы, поджав хвост между ног. Волки не умеют шевелить шеями, поэтому он был не в состоянии оглянуться на своих собратьев, медленно отступая задом. А те, разом смекнув, что дело — не уха, помчались прочь от страшного запаха. Видать, имели опыт общения с подобными хищниками.
Наконец, под звездным небом у ледяной хижины не осталось никого, кроме человека, ну и его почетного трофея. Илейко махнул рукой на условности, отсек топором у зверя язык, освободил его от верхней кожицы, понюхал, повалял в снегу, потом снова поводил носом. В хижине развел небольшой костерок и поджарил себе мясо. В общем, получилось вполне съедобно, желудок слегка поворчал, но разрешил спать. Наверно, занялся усвоением чужого языка.
К утру туша загадочным образом вмерзла в лед, пришлось изрядно попотеть, чтобы ее отковырять, не повредив при этом волокуши. Илейко чувствовал себя отдохнувшим, разве что слегка замерзла спина в некоторых, недоступных для рук местах. Он попил квасу из фляжки и двинулся дальше.
Волки больше не возвращались, разве что издалека протявкали свои оскорбления маленькие белые лисицы, naali (песец, в переводе, примечание автора), да ворона нарезала в воздухе пару кругов. Практически у самого дома его встретил слегка обеспокоенный Святогор, по такому случаю самолично вставший на лыжи.
Увидев охотничий трофей, он только почесал в затылке и сказал:
— Дааааа!
Они вместе живо приволокли тушу на берег, отправившись за разделочными ножами.
— Ближе нельзя, — пояснил метелиляйнен. — Иначе все животные с ума посходят от страха.
— Так что же это такое? — ткнув носком ноги загадочного зверя, спросил Илейко.
— О! — поднял к небу указательный палец Святогор. — Такие звери у нас не водятся. Говорят, на Уусимаа (Новой земле) они обитают, на них метелиляйнены целые охоты устраивают, да и то — не всегда успешные. Jддkarhu (jдд — лед, karhu — медведь, примечание автора) — так их величают.
— Какой же это медведь? — удивился лив. — Это совершеннейший подлец какой-то. Огромный, зимой болтается, где ни попадя, воняет всякой гадостью.
— Так он питается всем, что под лапу попадет, в основном — тюленями. А у них запашок еще тот!
Пришедшая посмотреть на охотничью удачу Пленка только руками всплеснула.
— Авой-вой! — сказала она. — Эта как же ты его добыл-то?
— В объятьях задушил, — ответил Илейко. — Надо было, конечно, не сразу же, а пригнать сюда поближе — больно уж тяжел — да со страху как-то подзабыл.
Женщина сразу же заметила то, что недоступно было для обычного мужского взгляда: четыре прорехи на одежде сзади. При более тщательном осмотре обнаружилось еще и такое же количество достаточно глубоких и уже воспалившихся царапин на спине.
— Знать, достал все-таки, — покачал головой из стороны в сторону лив. — А я и не заметил.
— Ну, что же, — положив свою руку на плечо человека, сказал Святогор. — Отделаться царапинами после встречи с эдаким чудовищем может не каждый. Если выживешь, то можно и с Горынычем биться. На тебя можно положиться.
Илейко промолчал, про себя подумав, что выжить-то, все-таки, хочется. Всего год на ногах, только почву под ними твердую, так сказать, обрел — а уже помирать от нечаянных царапин. Нет, эта перспектива его не устраивала до безобразия. Нет, такой конец не для него.
Чем больше он возмущался, тем сильнее давали о себе знать раны на спине. Вот уже показалось, что началось заражение, вся кожа сзади почернела и пошла струпьями. И посмотреть-то никак — нету в доме Святогора зеркал. Кстати, о зеркалах: насколько он знал, они нужны не только, чтобы на свою физиономию любоваться, но знающим людям слой амальгамы помогает заглянуть туда, куда смертному человеку проход заказан. Может, самим вызвать трехголовое чудовище, а не ждать у моря погоды, как человек человека? Нет — как лив Горыныча. Нет — как богатырь червя. В общем, пригласить на смертный бой.
Илейко сразу же поделился своими мыслями с метелиляйненом, уже не очень обращая внимание на жжение в своих царапинах, обрабатываемых Пленкой каким-то чудодейственным заживляющим эликсиром.
— Ну вот, — усмехнулся Святогор. — Теперь вижу, что помирать ты пока не собираешься.
И на следующий день ушел куда-то, практически на неделю. Пленка только загадочно улыбалась, когда лив интересовался, куда же ее муж подевался.
— Придет, придет, не беспокойся, — говорила она.
Были тайны от рода людского, существовали загадки, ответы на которые человеку знать не положено. Да и нельзя человеку все знать, ибо не может он в себе носить сокровенное. Не в его это природе, как бы он того ни хотел.
'Много будешь знать — скоро состаришься'. Когда эта пословица исходила от метелиляйнена, то воспринималась всего лишь так: подрастешь — узнаешь. Если же она произносилась коллегой-человеком, то хотелось дать ему в морду.
Стремление к знаниям нельзя ограничивать. Иначе проявляется вся низменная сущность властьимущих: разделяй и властвуй. Дели народ на быдло и себя, избранного — получится конфликтная ситуация. Конечно, большая часть людей с удовольствием примет правило: меньше знаешь — крепче спишь. Быть стадом, karja (скотина, в переводе, как уже упоминалось) — значит, иметь возможность получать фураж. А также — попадать под нож. Тут уж, как звезды сложатся.
Но есть еще и такие, кому важно получать пищу для ума, чтобы потом думать, анализировать, делать выводы. Для этого нужны знания. Для этого не нужны рамки уложений и ограничений. Знание — всего лишь стремление к истине. И степень ее постижения каждый должен регулировать самостоятельно. А это уже становится опасным для властителя, не для Бога, потому что Творец и есть Истина.
Илейко не любил, когда к нему относились даже с ничтожной долей снисхождения. Он не протестовал, он не скандалил, он начинал искать свои пути. Загадочное исчезновение метелиляйнена нисколько не отразилось на его отношении к хозяевам. Он глубоко уважал и Святогора, и 'Ленку', их авторитет был для него непререкаемым. Но в нем крепло желание подготовиться к схватке с Горынычем
