Жунгли

- Угу, – ответил Люминий с полным ртом.

- И рубашку не менял неделю. Жениться тебе надо, Ростислав. Уж больной легкий ты человек, без тяжести.

- Ну… – Он залпом выпил второй стакан самогона. – Куда спешить? Успею еще.

За стеной что-то упало.

- Чего это там у тебя? – спросил Люминий, ковыряя пальцем в зубах.

- Любинька, – сказала Свинина Ивановна. – Как услышит тебя, все роняет, места себе не находит…

- А.

- Волнуется, – многозначительно добавила Свинина. – Все спрашивает: а когда Славик придет? А почему не приходит? Все Славик да Славик… один Славик у нее на уме…

Люминий смущенно усмехнулся.

- Вижу я… – Свинина Ивановна легла грудью на стол и понизила голос. – Вижу я, что влюбилась она в тебя, Ростислав, аж до смерти…

- Ну на хер… – Люминий пригладил волосы. – Мы с ней почти не разговаривали…

- Так вот и поговори! – вскинулась старуха. – Поговори! Ты чего теряешь? Ничего не теряешь. А девушка волнуется, бессонница у нее из-за тебя. Поговори, успокой…

- Правда, что ли?

- А какая мне выгода врать? Я никогда не врала. Я даже в милиции не врала.

Люминий молчал, насупив брови.

- Ну так что?

- Что-что… Анька ж у меня…

Анной звали глухонемую Муму.

- Анька — это Анька, а Любинька — это Любинька, – возразила Свинина Ивановна. – Они друг дружке не мешают. Поди, поди, поговори с Любинькой… – Она снова понизила голос. – Я вам, Славка, двести тысяч дам. А Муму твоя пусть тут вам помогает… постирать, приготовить… люди мы или нет?

Еще вчера Свинина Ивановна и помыслить не могла о том, чтобы такое предложить мужчине, но ведь вчера она не знала, что жить ей остался год, а может, и меньше.

- Поговори, Слава. Сердце у тебя золотое, а денег я дам, не сомневайся. – Вздохнула. – И будь проще, не ходи вокруг да около — времени у нас не осталось.

Любинька и Люминий сидели на диване. Люминий знал, как вести себя с глухонемой банщицей Муму, женщиной взрослой и опытной, а вот как вести себя с невинной слепой девушкой — это ему было неведомо.

- Жувачку хочешь? – спросил он с натугой.

- У тебя какая?

- С апельсином. – Во рту у Люминия пересохло. – А есть с мятой.

- Давай с апельсином.

Несколько минут они сосредоточенно жевали резинку. Любинька была в короткой юбочке и в тесной блузке, и Люминий искоса поглядывал то на ее пышные гладкие бедра, то на грудь в разрезе блузки. Он не знал, как приступить к делу. Ему было страшно.

Свет вдруг мигнул и погас. Такое часто случалось. Люминий с облегчением вздохнул и придвинулся к Любиньке.

- Ты стихи любишь? – спросила девушка блеющим от волнения голосом. – Я много стихов наизусть знаю…

- Мы Пушкина проходили, – сказал Люминий, с трудом ворочая языком. – Когда в школе учились…

Любинька отвернулась, подняла лицо к потолку и запричитала:

Я люблю тебя, родина светлая,
Ты самая моя заветная.
Я люблю тебя, родина милая,
Ты самая моя красивая!

- Супер, – сказал Люминий.

- Это я написала, – с вызовом сказала Любинька.

- Сама?

- Сама.

- Ну ты даешь..

Люминий решил положить ладонь на Любинькино колено, но тут загорелась лампочка под потолком.

Девушка вдруг схватила его за руку. Ее рука была потной и дрожала, и эта дрожь тотчас передалась Люминию.

- У меня много стихов, – сказала Любинька. – Хочешь еще послушать?

- Давай. – Люминий прокашлялся. – Люблю стихов.

Любинька с выражением, размахивая руками и топая ногой, стала декламировать:

Светит солнце в небесах,
Птички прилетели,
Это к нам пришла весна,
Ласточки запели.

- Надо же, – сказал Люминий. – Ты все это сама, что ли, придумала?

- А кто же.

- Как в книжке.

- Правда? – обрадовалась Любинька. – Я каждый день пишу по стишку, а иногда больше…

Иногда как начну писать, так и пишу, и пишу…

Свет снова погас, и Люминий наконец осмелел и попытался обнять Любиньку. Она снова задрожала, и Люминий тоже задрожал, не зная, что делать дальше.

- Хочешь еще жувачку? – спросил он.

- Я эти жувачки могу с утра до вечера жевать, – с трудом выговорила Любинька. – Как дура какая- нибудь, жую и жую, жую и жую…

Вспыхнул свет. Любинька сидела на диване рядом с Люминием, чуть подавшись вперед, вся потная, пахнущая лошадью. У Люминия от страха начала болеть голова. Ему снова захотелось положить ладонь на Любинькино влажное колено, но рука не слушалась.

- У меня много жувачек, – наконец выдавил он из себя. – Я тебе каких хочешь принесу.

Любинька вдруг засмеялась и толкнула Люминия бедром. Он в ответ легонько толкнул Любиньку и хрюкнул от волнения. Она снова его толкнула и тоже хрюкнула, он — ее. Несколько минут они так и толкались, хрюкая и давясь смехом.

Свет снова погас.

- А я знаю, что ты сейчас делаешь, – сказала Любинька. – Я хоть и не вижу, но чувствую.

- Как это?

- У слепых такое особое чувство есть… мистическое чувство…

- И чего я сейчас делаю?

Люминий скорчил рожу и выжидательно замер.