– обязательно.
– знаешь, у нее есть такие изящные серебряные шпоры с острыми рубинами, она их надевает, обхватывает ногами твою жопу и пришпоривает так, что яйца лопаются, как тебе такое? но за это пять баксов сверху.
– не, мне лучше без шпор.
часа в два ночи бар закрылся, мы вышли на улицу и двинулись прямиком к аллее, а может, Лу и не придет? может, его свалит выпитое вино или он просто передумает, такой битой, как у Лу, можно убить или сделать человека идиотом на всю оставшуюся жизнь.
пошатываясь, мы брели в лунном свете, вокруг не было ни души.
сначала все шло гладко, мы завернули в проулок, и Лу был там. но в самый ответственный момент, когда Лу уже размахнулся, толстяк обернулся, увидев биту, он ловко пригнулся, и Лу со всей дури съездил мне по затылку.
я рухнул в кишащие крысами кусты (мой мозг, как вспышкой, озарила одна мысль: я заполучил десять баксов! у меня десятка!), я лежал среди использованных гондонов, среди обрывков старых газет, на ржавых гвоздях, на спичечных коробках, среди высохшей травы, немощного и беспомощного, меня поглощал липкий и вонючий проулок наполненный садистским влажным полумраком, голодными котами, жадными мародерами и грязными педиками, и тут я вспомнил изречение: кроткие унаследуют землю – и понял, что сие есть мой скорбный путь.
сквозь сгущающийся мрак до меня доносились шаги убегающего толстяка, затем я почувствовал, как Лу вытащил мой бумажник, потом я отключился.
богатый ублюдок заливался слезами в своей личной сауне, он собрал все вышедшие пластинки с произведениями Иоганна Себастьяна Баха, но это его не удовлетворило, в его доме все окна были с витражными стеклами, а на стене висело фото писающей монашки, но удовлетворения все равно нет. однажды он приказал, и у него на глазах убили таксиста в пустыне Невада при свете полной луны, удовольствия хватило на тридцать минут, он распинал бродячих собак на крестах и выжигал им глаза своими дорогими сигарами, банальность, он поимел столько молоденьких, безупречно длинноногих девочек, что никакие женские прелести не могли его соблазнить.
пустота.
сауна топилась экзотическим папоротником, если что было не так, старикан плескал выпивку из своего стакана прямо в лицо дворецкому.
богатый ублюдок, туша хитрости и коварства, обыкновенный старый подонок, мерзкий злопыхатель в обличье почтенного старца.
он продолжал выть, сидя на полке, пока я курил одну из его душистых сигар.
– помоги мне, ради Христа, помоги мне! – верещал старик.
время поджимало.
– сейчас, погоди минутку, – сказал я и, дотянувшись до шкафчика, взял ремень.
старый придурок подставил мне свою белую, омерзительно волосатую жопу, я размахнулся и со всей силы протянул пряжкой прямо по этой бесформенной жиже.
ХРЯСЬ! ХРЯСЬ!
и снова.
ХРЯСЬ! ХРЯСЬ! ХРЯСЬ!
он завертелся на полке, как краб в поисках моря, и стал сползать на пол. я сопровождал его пряжкой. ХРЯСЬ! ХРЯСЬ! ХРЯСЬ!
наконец он не выдержал и заорал, тогда я склонился к нему и прижег побагровевшую жопу сигарой.
старик распластался на полу, блаженно улыбаясь, я повесил ремень и вышел на кухню, где пил кофе адвокат старикана.
– закончил?
– м-гу.
адвокат отслюнявил пять десяток и бросил их на стол, я налил себе кофе и присел рядом, сигара была еще у меня в руках, и я бросил ее в раковину.
– блядь, – вырвалось из меня. – ебаный в рот.
– да уж, – сказал адвокат. – парень, что был до тебя, выдержал только месяц.
мы сидели и попивали кофе на шикарной кухне.
– приходи в следующую среду.
– а ты сам-то что не подзаработаешь?
– я? ты что, я слишком ранимый для таких дел. мы оба рассмеялись, и я бросил в свой кофе пару кусочков сахара.
он спускался по бельепроводу, и как только он выскользнул наружу, Максфилд ударил топорищем и сломал ему шею. мы обшарили карманы, это был не тот человек.
– лажа, – сказал Максфилд.
– лажа, – сказал я.
я поднялся наверх и позвонил.
– кролик пердолит не по-детски, – сказал я.
– кончай педика в мелкие дребезги, – ответил Штайнфельт.
– наружка, – сказал я, – духи на хвосте.
– нахуй пошел, – сказал Штайнфельт и повесил трубку.
я спустился вниз, Максфилд отсасывал у трупа.
– я догадывался, – проронил я.
– гомо-гоможо, – на секунду оторвался Максфилд.
– ЭТО-то тут при чем? – спросил я.
– кайф, – проурчал он.
я присел на отключенную стиральную машину и заговорил:
– послушай, если мы хотим улучшить наш мир, мы должны бороться не только на улицах, но и вести настоящую войну в наших головах с нашим разумом, и еще, если наши женщины не могут содержать в чистоте ногти на ногах, то сто пудов они и лоханки свои запускают донельзя, перед тем как хватать бабу за задницу, попроси ее разуться.
– кайф, – сказал Максфилд, удовлетворившись, он поднялся и стал выковыривать у трупа глаза.
складным ножом, на рукояти красовалась свастика. Максфилд смахивал на Селина, во всей его красе, извлеченные глазные яблоки он проглотил, мы сидели и ждали.
– читал «Сопротивление, бунт и смерть».
– боюсь, что да.
– там, где больше всего опасности, больше всего надежды.
– закурить есть? – спросил я.
– конечно, – отозвался он.
я получил сигарету, раскурил и припечатал тлеющий конец к волосатой кисти Максфилда.
– ой, блядь! – взвыл он. – ой, прекрати!
– тебе повезло, что я не воткнул ее в твою волосатую жопу.
– вот уж повезло так повезло.
– снимай.
он послушался.
– раздвинь ягодицы.
– я клянусь в своей преданности, – затараторил он, – к…
сверху из радиоточки полилась сюита Римского-Корсакова «Шехерезада», и я вставил, нет-нет, вставил горящую сигарету.
– боже, – застонал он. удерживая сигарету, я спросил:
– почему устроили облаву в «Тарараме»?
– боже, – кряхтел он в ответ.
– я задал вопрос! почему устроили?
