На табло выставили номера. Выиграл фаворит 7/5, 9/2 пришел вторым, а 3 к одному – третьим.
Мы порвали билетики и вернулись на свою скамейку.
Открыли Формуляр на следующем заезде.
– Давай отойдем от финиша, чтоб хоть что-то увидеть в следующий раз.
– Ладно, – согласилась Мадж.
Мы взяли себе по пиву.
– Вся эта игра – глупая, – сказал я. – Прыгают и орут, как дураки, каждый свою лошадь зовет. Что случилось с ЗЕЛЕНЫМ КЛЫКОМ?
– Понятия не имею. У него было такое славное имя.
– А лошади разве знают свои имена? Они от этого что – бегают по-другому?
– Ты просто злишься, потому что заезд проиграл. Их еще много будет.
Она оказалась права. Их было еще много.
Мы все время проигрывали. Расписание близилось к концу, и народ начал выглядеть очень несчастным, даже отчаявшимся. Их как по голове огрели фу, уроды. Они натыкались на нас, толкались, наступали на ноги и ни разу никто не сказал “Простите”. Или хотя бы “Извиняюсь”.
Я делал ставки чуть ли не механически, просто потому, что я там сидел. 6 баксов Мадж закончились после первых же 3 заездов, и больше я ей не дал. Я уже видел, что выиграть тут очень сложно. Какую бы лошади ни выбрал, выигрывала какая-нибудь другая. На их шансы я больше не обращал внимания.
В особом заезде я поставил на лошадь по имени КЛЭРМАУНТ III. Свой последний заезд она выиграла легко, и на гандикап ей скинули десять фунтов. Мадж у меня стояла к тому времени возле поворота на финиш, и выиграть я уже сильно не надеялся. Я посмотрел на табло: КЛЭРМАУНТ III шел 25 к одному. Я допил пиво и выкинул стаканчик. Они обрулили угол, и тут комментатор объявил:
– К финишу приближается КЛЭРМАУНТ III!
И я сказал:
– Ох, нет!
И Мадж сказала:
– У тебя он?
И я ответил:
– Ага.
КЛЭРМАУНТ обошел 3 лошадей впереди и на финише опережал чуть ли не на 6 корпусов. В полном одиночестве.
– Господи ты боже мой! – сказал я. – Моя лошадь.
– Ох, Гарри! Гарри!
– Пошли выпьем, – сказал я.
Мы нашли бар и заказали. Только на этот раз не пиво. Виски.
– У него КЛЭРМАУНТ III был, – сообщила Мадж бармену.
– Ну да, – согласился тот.
– Ага, – подтвердил я, стараясь походить на завсегдатая. Как бы они там ни выглядели.
Я обернулся и посмотрел на табло. КЛЭРМАУНТ оплачивался 52.40.
– Мне кажется, в этой игре можно обставить, – сказал я Мадж. Видишь, если ставишь на победителя, необязательно выигрывать каждый заезд. Одно-два попадания – и расходы покрыты.
– Правильно, правильно, – согласилась Мадж.
Я дал ей два доллара и мы раскрыли Формуляр. Я ощущал уверенность. Пробежал по лошадкам, глянул на табло.
– Вот он, – сказал я. – ВЕЗУНЧИК МАКС. Сейчас идет 9 к одному. Если не поставишь на ВЕЗУНЧИКА МАКСА, ты сошла с ума. Совершенно очевидно, что лучше никого нет, и идет он 9 к одному. Все просто глупые.
Мы подошли к кассе, и я забрал свои 52.40.
Потом пошел и поставил на ВЕЗУНЧИКА МАКСА. Причем шутки ради взял 2 двухдолларовых билетика на победителя.
Забег на милю и одну шестнадцатую. И финиш – как кавалерийский натиск. У ленточки чуть ли не 5 лошадей оказалось. Мы подождали результатов фото. ВЕЗУНЧИК МАКС бежал под номером 6. Тут вспыхнул номер победителя:
6.
Господи боже ты мой милостивый. ВЕЗУНЧИК МАКС.
Мадж обезумела, тискала и целовала меня, прыгала вокруг.
Она тоже купила себе лошадку. Та поднялась до десяти к одному. Оплачивалась $22.80. Я показал Мадж лишний билетик на победителя. Она заорала. Мы вернулись в бар. Там по-прежнему наливали. Мы еле успели взять себе по стаканчику, как они закрылись.
– Пускай очереди схлынут, – сказал я, – а там и мы обналичимся.
– Тебе лошади нравятся, Гарри? – спросила Мадж.
– Их можно, – ответил я, – их определенно можно побить.
И мы стояли с запотевшими стаканами в руках и смотрели, как толпа ломится по тоннелю к стоянке машин.
– Ради Бога, – сказал я Мадж, – подтяни чулки. Ты похожа на прачку.
– Ой! Прости, папочка!
Она наклонилась, а я посмотрел на нее и подумал: скоро я смогу позволить себе чего-нибудь чуточку получше вот этого.
Ага.
ИЗВЕРГ
Мартин Бланшар был дважды женат, дважды разведен, а сколько раз сожительствовал, он и счет потерял. Сейчас ему стукнуло сорок пять, он жил один на четвертом этаже малосемейки и только что потерял свою двадцать седьмую работу из-за хронических прогулов и общего отсутствия интереса.
Жил на чеки по безработице. Желанья его были просты: ему нравилось как можно чаще напиваться – в одиночестве, спать допоздна и сидеть в своей квартире – тоже в одиночестве. Еще одна странность Мартина Бланшара заключалась в том, что одиноко ему никогда не было. Чем дольше он мог пребывать в разлуке с человечеством, тем лучше себя чувствовал. Все браки, сожительства, перепихоны убедили его, что сам по себе половой акт не стоит того, чего женщина требует взамен. Теперь он жил без женщины и часто дрочил. Образование его завершилось в старших классах, однако когда он слушал радио – его единственная близкая связь с миром, – предпочитал симфонии, желательно – Малера.
Однажды утром он проснулся довольно рано – около половины одиннадцатого, – проведя ночь за киром по-тяжелому. Спал он в майке, трусах и носках; он выбрался из довольно грязной постели, вышел на кухню и заглянул в холодильник. Повезло.
Там стояло две бутылки портвейна, а портвейн – вино не из дешевых.
Мартин сходил в ванную, посрал, поссал, вернулся на кухню и откупорил первую бутылку портвейна, нацедил себе хороший жирный стакан. Потом сел за кухонный стол, из-за которого открывался отличный вид на улицу – в северном направлении.
Стояло лето, жаркое и ленивое. Прямо под окнами находился небольшой домишко, в котором жила пара стариков. Они уехали в отпуск. Хоть домик и был маленьким, перед ним расстилалась длинный и обширный газон, ухоженный, весь такой зеленый.
От его вида в Мартине Бланшаре разливалось странное ощущение покоя. Поскольку стояло лето, дети в школу не ходили, и пока Мартин рассматривал длинный зеленый газон, прихлебывая хороший остуженный портвейн, он заметил эту маленькую девочку и двоих мальчишек: те играли в какую-то игру. Стреляли друг в друга, что ли.
Пух! Пух! Девочку Мартин узнал. Она жила во дворе через дорогу с матерью и старшей сестрой.
